Словом, от меня не требовали слишком многого — папеньке доставляло радость и то, что я расту беззаботным счастливым ребенком.
Но едва мне исполнилось восемь лет, как все изменилось. Папенька повел меня в пещеру, которую никогда раньше не показывал. В ней царил полумрак, только в отверстие в каменном своде проникало солнце. Озаренные его лучами, мы стояли в круге света, а вокруг нас сгущалась тьма.
— Восемь, — произнес папенька, и его торжественный голос отдался эхом в глубинах пещеры. — Восемь — наиглавнейшее из чисел.
— Почему, папенька?
— Это число бесконечности.
Он нарисовал у наших ног на песке и число, и символ и, взяв меня за пальчик, принялся обводить их, показывая мне, что у них нет ни начала, ни конца.
— Восемь — то же, что бесчисленная вероятность. Бессчетные миры. Тебе теперь восемь лет, Катерина. Теперь только и начинается твоя настоящая жизнь. Твое обучение.
Так и случилось. В тот же вечер, когда Магдалена ушла домой, папенька, вооружившись факелом, повел меня мимо наших спален наверх, на четвертый этаж. Там располагались две комнаты — папенькины святая святых. Они были всегда заперты, и мне не дозволялось туда входить. Я же, как послушная дочь, и не мыслила нарушить запрет.
Первой папенька отпер комнату, выходившую окнами на улицу. Войдя, я увидела, что она светлая и просторная, хотя совершенно непритязательная. В ней не было ничего, кроме столов, сплошь заваленных книгами. Мне, конечно, доводилось видеть книги и раньше. У папенькиного изголовья постоянно лежал какой-нибудь томик. Бывало, если я не могла вечером заснуть и бежала за утешением в его спальню, то часто заставала его за раскрытой книжкой, которую он листал при свече, опершись на локоть. Папенька тотчас отрывался от чтения, брал меня к себе в теплую постель и баюкал, рассказывая что-нибудь занимательное. В лавке у него хранился медицинский справочник со списком целебных свойств растений. Меня эти книжки совершенно не интересовали, так же как и Библия — отрывки из нее служки зачитывали на воскресных мессах.
Но здесь на столах были разложены десятки рукописных книг, порой просто огромных. Папенька задержал свой факел над одним из раскрытых кодексов, и я увидела на странице не только строчки, но и восхитительные золотые листочки и стебельки, обвивавшие гигантские буквицы, и крохотные рисунки всех цветов и оттенков.
— Этому манускрипту, — произнес папенька с неподдельным трепетом, — добрая тысяча лет.
Тысяча лет?
— Папенька, откуда у тебя такая книга?
Я стала тихо бродить меж столов, рассматривая внушительные тома, которые папенька разрешил мне полистать, но аккуратно. Я увидела, что многие из них написаны по-латыни. Латинской грамоте я не была обучена, но распознать ее умела. Нашла я рукописи и на неведомых языках, в одних буквы походили на диковинные колючки, а в других плавно круглились.