— Расскажи мне, ну пожалуйста, где ты приобрел столько книг?
Папенька вслед за мной принялся прохаживаться по библиотеке, задерживаясь то у одного, то у другого манускрипта. Поднося к ним факел, он щурился, вчитываясь в слова, и кивал сам себе. Постепенно он разговорился и — прямо как вечером перед сном — стал сплетать одну небылицу за другой. Только на этот раз повествовал он вовсе не о драконах, не об их горных логовищах и не об эльфах, обитающих в цветах кувшинок. Папенька поведал мне историю своей полной приключений юности, когда он подвизался в учениках у прославленного флорентийского историка и ученого Поджо Браччолини, который в ту пору состоял на службе у влиятельнейшего флорентийского вельможи Козимо де Медичи.
— Люди и поныне восхваляют его скромность и ненавязчивость в делах правления, невзирая на его баснословные богатства, — вел рассказ папенька. — Но в те давние дни Козимо пришла на ум благая мысль, что все грамотеи его возлюбленного города должны уметь прочесть произведения древних греков и римлян, чтобы собрать свитки и рукописные тома, рассеянные по всему миру после разорения знаменитой Александрийской библиотеки — той, что в Египте. Большая часть этих редкостей была сокрыта от отцов христианской церкви, поскольку те считали их ересью.
— Что такое «ересь», папенька?
— Ересь есть вера в любую идею, которой священники не находят в Священном Писании. «Ересь» — очень страшное слово. И ересь — это то, чем я занимаюсь, дочка.
Мое личико, очевидно, перекосилось от ужаса, потому что папенька взял меня на руки и любовно прижал к себе. Затем, сдвинув книги в сторону, усадил меня прямо на стол.
— Как бы ни было страшно, Катерина, на страницах этих книг содержатся истины, забывать о которых преступно. Эти истины тебе только предстоит познать.
— Мне? — дрожащим от испуга голоском переспросила я. Разве папенька сам не сказал мне, что в этих книгах — ересь, а «ересь» — очень страшное слово?
— Послушай-ка… — Папенька присел передо мной на корточки, так что наши лица оказались напротив, и заговорил с таким жаром, какого я никогда не слышала в его обычно ласковом голосе:
— Ты родилась девочкой. Наша жизнь такова, что в другом месте ты обреталась бы где-нибудь на навозной коровьей подстилке.
Я непонимающе уставилась на него. Дома меня все любили, даже баловали. Я и понятия не имела, что с другими девочками обращаются гораздо хуже.
— Твое «единственное предназначение», то бишь твой брачный возраст, уже не за горами. Если тебе посчастливится отхватить, что называется, удачную партию, тебя любой похвалит за то, что ты приумножила семейные богатства, обеспечила родне и статус, и репутацию.