— Да, трапеза, достойная воспоминаний.
— У меня вообще паршивая память на разного рода подробности. Помню, что мы пили там белое вино и слушали какие-то романтические баллады в исполнении Стивена Пендера. А потом вернулись домой, ко мне, и пили коньяк и слушали «Уорлд ньюс» по Си-эн-эн. Ей страшно понравился мой Шагал и кошки тоже. Вернее, один из них, Арчи. Он лежал у нее на коленях и мурлыкал, а Юби оставался как бы ни при чем.
— Ну и чем ты недовольна?
— Видишь ли, она своего рода политэкономическая лесбиянка.
— Не понял?
— Ну, она считает политической необходимостью избегать сексуальных взаимоотношений с мужчинами. Говорит, что тем самым отдает дань взятым на себя обязательствам, быть верной феминизму и все такое прочее. И вообще старается вести дела только с женщинами. Но и с женщинами она не спит, потому как в чисто физическом плане еще к этому не готова.
— Ну и что ей в таком случае остается? Цыплята, что ли?
— Остается твоя покорная слуга, которая на стенку скоро полезет. Накачиваю ее разными изысканными напитками, вожу в кино и ничегошеньки с этого не имею.
— Еще скажи спасибо, что она не встречается с мужчинами. Иначе бы они наверняка попытались воспользоваться ее сексуальностью в своих низменных целях.
— Да, все мужчины в этом смысле одинаковы. У нее за плечами неудачный брак, вот она и затаила злобу на всех мужиков. Правда, оставила при этом фамилию мужа, потому как под ней начинала свою карьеру. К тому же и фамилия простая и складная, Уоррен. Не то что ее девичья. Девичья фамилия у нее была Арминиан,[3] представляешь? В самый раз для торговки коврами, а не для девушки, которая занимается разработкой налоговой системы. Да и вообще, ничего такого она не разрабатывает. Изобретением новых налогов занимается Конгресс. Есть, правда, у меня одна догадка… Она наверняка изобретает способы, как от них отвертеться.
— Я и сам все время изобретаю то же самое.
— И я. И не будь она такой красоткой, я бы обходила ее за километр. И вообще послала ко всем чертям. Но мне кажется, еще одну, последнюю попытку все же стоит предпринять. И если опять не обломится, тогда точно пошлю.
— Сегодня ты с ней тоже виделась?
Она отрицательно покачала головой.
— Нет. Сегодня у меня рейд по барам. Пара рюмашек тут, пара там. Посмеяться, потрепаться немного, глядишь, и повезет. Что-нибудь да обломится.
— Смотри, будь осторожней.
Она подняла на меня глаза.
— Это ты будь осторожней, Берн, — сказала она.
Я спустился в метро, сел сперва на один поезд, потом — на другой, доехал до дома, где переоделся в нейлоновые шорты и кроссовки и вышел на получасовую пробежку в Риверсайд-парк. Стояла середина сентября, а это означало, что до очередного нью-йоркского марафона осталось чуть больше месяца, и потому в парке было полным-полно бегунов. Некоторые из них принадлежали к моему типу — то есть являлись самыми обыкновенными лентяями, пробегавшими от силы по три-четыре несчастные мили раза три-четыре в неделю. Другие тренировались всерьез, готовясь к марафону, и умудрялись набегать за неделю миль по пятьдесят-шестьдесят, а то и все семьдесят. И относились к этому своему занятию чрезвычайно серьезно.