— Это недоразумение! Не имеете права!
Помощник коменданта вежливо заметил:
— Гражданка, напрасно разбрасываете вещи! Подымите их и положите на стол.
Она бросила на стол футляр и сверток, зло посмотрела на всех, опустилась на скамью и попросила воды.
Поздно ночью Воронов и Голов докладывали Полякову результаты обысков: обнаружены пленки, уже проявленные, фотоаппарат, разведывательные данные, деньги — у Голосницыной, план военного завода и образец гранаты — у Евдокимова.
— Группа в Парголове взята, — в свою очередь сообщил им Поляков. — Она и шла за всем этим добром.
— С рацией взяли? — заинтересовался Воронов.
Поляков кивнул.
— А в Ольгино группу пропустим. Так лучше будет.
Он сделал паузу.
— Военный Совет фронта отметил, что мы оказали большую помощь командованию. Теперь все зависит от Морозова и Волосова.
На следующее утро в госпитале на месте Голосницыной сидела новый секретарь — молодая девушка в военной гимнастерке. На доске объявлений был вывешен приказ начальника госпиталя. В одном из пунктов указывалось, что Голосницына Зинаида Петровна, в связи с тяжелой болезнью и эвакуацией в тыловой госпиталь, освобождена от занимаемой должности.
Последние дни апреля были теплыми и солнечными; приближение весны чувствовалось все сильнее. И особенно за городом: сосны и ели, умытые дождями и согретые солнцем, стали зеленее и наряднее. Ветки деревьев тяжелели от набухающих почек. Прилетели скворцы.
Но ленинградцам приходилось нелегко. Враг усиливал артиллерийские обстрелы и бомбежки с воздуха. Разрушались дома. Гибли люди. И, если бы не наша зенитная артиллерия и авиация, городу пришлось бы совсем плохо… В предмайские дни Озолинь находился в Ольгине. Несмотря на хорошую погоду и чистый воздух, он чувствовал себя неважно: усилился кашель, давило грудь, трудно было дышать. Он и раньше худо переносил наступление весны, но нынче было особенно тяжело.
«Надо выдержать, перебороть болезнь!» — внушал себе чекист. Он уже третий день находился в Ольгине, еще раз проверил и уточнил с Волосовым и другими товарищами все детали предстоящей операции. Оставалось только терпеливо ждать, ничем не выдавая себя, чтобы не спугнуть фашистских лазутчиков.
Озолиня и Волосова беспокоило больше всего: не струсит ли Прозоров? Хватит ли у него мужества? Если он подведет, то операция будет провалена и сам он может погибнуть. Вооруженные шпионы не посчитаются ни с чем, чтобы уйти от преследования.
Прозоров в эти дни очень нервничал и волновался, но всеми силами старался казаться спокойным. Он твердо решил, что сделает все, но не выпустит немецких агентов. Если нужно будет — не пожалеет своей жизни. Так он и сказал Волосову: