Когда однажды Купреев взял его в коридоре под руку, Семен радостно вспыхнул.
— Товарищ Бойцов, вы живете в двадцать восьмой комнате?
— Да.
— У вас там тесно, мне говорил комендант.
— Да. Очень. Шесть человек.
— В таком случае, — Федор остановился, — переходите к нам, у нас есть свободная койка.
— А… какая комната? — неловко спросил Семен и еще больше покраснел от досады: он знал, в какой комнате жил Купреев. — Хорошо. Я с удовольствием.
А когда Федор отошел, Семен вспомнил, что в той же комнате жил и Виктор Соловьев. Он хотел сразу побежать и отказаться, но было уже поздно: Федор входил в комнату комитета комсомола.
Федор поднялся по цементным ступеням на второй этаж, обогнул фотолабораторию, раздвинул портьеру на балкон и сказал капельмейстеру Сережке Прохорову:
— Потише можешь?
Сережка, поправив очки, оглянулся на музыкантов.
— Ребята, предлагают потише. Как? Удовлетворить?
Кто-то басом:
— Отказать.
Сережка развел руками:
— Отказать.
Федор сказал:
— Стекла дрожат, с ума сошли!
И, не дождавшись ответа, задернул портьеру, повернул налево и остановился перед кабинетом Ванина. Постучался.
— Александр Яковлевич, можно?
— Пожалуйста.
Ванин откинулся на спинку стула, поднял усталые глаза. «Ленин», — прочел Федор на корешке книги.
— Садитесь… — Ванин смущенно почесал пальцами щеку. — Оркестр этот… Меня словно в бочку запаковали и сверху дубасят.
— Я им говорил.
— Ну?
— «Отказать».
Ванин засмеялся.
— Я настаивал, чтобы оркестр сидел на положенном месте — перед сценой, а Прохоров с вашего позволения опять залез на балкон, — сказал Федор.
— Ну да, ну да, — закивал Ванин, — я ему разрешил.
И опять смущенно, не пряча ясных, с хитроватыми искорками глаз, почесал пальцем у носа, поднялся и мягко прошел по ковру. В небольшой его комнате было тихо, уютно, на столе стояла лампа под матовым абажуром. Совсем неуместной казалась возня за перегородкой — звяканье инструментов, сдержанный смех.
Ванин полагал, что, если они будут очень принципиальными в таких мелочах, как эта: где сидеть оркестру, что, собственно, не меняет сути дела (все равно играют неважно), они добьются того, что оркестр разбежится. А так — и оркестр играет, и ребята довольны: им сверху все видно.
— А главное — их все видят, — усмехнулся Федор.
— Да, и это важно, — весело откликнулся Ванин.
— А вы знаете, Александр Яковлевич, Прохоров, к которому вы так благосклонны, очень неважно учится. Вряд ли его допустят до сессии — четыре задолженности по зачетам.
— Да, я знаю. Вы говорили с ним?
— Нет, я еще не успел. Говорила с ним групорг первого курса Степанова.