Севастопольская девчонка (Фролова) - страница 30

И вдруг в одно мгновение, после целой вечности тишины, я и услышала, и увидела. Пронизывающий свист, и аплодисменты. Хлопают! Хлопают! И в то же мгновение увидела над судейским столом: 9,8.

— Девять и восемь… Девять и восемь, — попыталась запеть я. Захлебнулась. Выбралась опять на поверхность и поплыла к железной лесенке у бетонного пирса. С Костей мы стукнулись лбами, и на его носу засверкали морские капельки с моего носа. Кто-то обнимал, кто-то целовал. С Ленки, как волной, смыло ее невозмутимость.

— Ну и хитрю-ю-ющая… А притворялась-то!.. — тянула она.

Алешка Носов тряс мне руку и, восхищенный самим собой, доказывал всем:

— Вот видали, что значит, когда на человека надеются в комитете!

Я смеялась и верила всему: и тому, что я такая необыкновенно хитрющая… И тому, что я хорошо сумела притвориться… И тому, что все это получилось потому, что на меня надеялись в комитете.

А главное, я знала: все, что случилось, — ЧУДО!

Я сумела два раза перевернуться в воздухе не потому, что много тренировалась и уже знала, как это делать, не потому, что могла, не потому, что умею. Я еще долго не буду уметь делать двойное сальто. И все-таки я сделала.

Это было ЧУДО!

Он стоял у тех самых ворот, на которых, как головы разных скафандров, круглели каменные, со стеклами, шары.

Он стоял рядом с Ленкой, но не ради Ленки.

Я сразу поняла, что Левитин ждет меня.

Я сразу поняла, что и вообще-то он здесь совсем не ради соревнований, не ради нашей спортивной команды, то есть, во всяком случае, не ради всей нашей команды.

Кажется, когда я увидела его в первый день, мне не понравились его губы, линии рта. Теперь я смотрела, и не было ни одной; ни единой черточки в лице, которая бы мне не нравилась. А если они и были, я их не видела. Меня опять удивил его вид. Если он не был действительно спортсменом, то был спортсменом в душе. И уж, во всяком случае, не был пропыленным, замотавшимся в текучке дел прорабом, прорабом, какими бывают из десяти пять.

— Женя, я так рад поздравить вас, — сказал он, взяв мои руки в свои.

Да, не пожал, а взял мои — в свои. Он держал их так долго, что мне показалось, что вся Водная станция видит, как он стоит и держит. Если бы я не вынула, он бы, наверное, сам не догадался опустить рук.

Лицо у него было точь-в-точь, как тогда, когда он сказал: «Завидую вам!» Я смотрела в это лицо, в его серые глаза и не понимала, как я могла тогда подумать, что за всем этим — лишь великолепно скрытое презрение.

В жизни много великолепного. Но сутки с их двадцатью четырьмя часами — жесткий лимит. Очень жаль, что приходится от многого отказываться. Очень