Учился Вернер, мягко говоря, неважно, потому что основными его мыслями были мечты, мечты и еще раз мечты. Он очень хотел стать великим, богатым, знаменитым, добиться всех высот, покорить все вершины. Но он об этом только мечтал, жил в собственном мире, который сам себе придумал, и не старался увидеть истинную реальность, окружавшую его. Мечтам юноши всегда приходил конец, когда он заваливал очередной экзамен в университете, и только в такие моменты реальность окутывала его своими объятиями. Он ничего не хотел делать для своего будущего, отчего, возможно, и страдал время от времени, только не понимал сего факта. Когда Вернер оставался наедине с собой, то начинал погружаться в свои румяные мечты, в которых он мог быть кем угодно, даже королем, где все его уважали, поклонялись, вставали в очередь на поклон. Отчасти эти мечты были полной противоположностью его реальности, от которой он хотел избавиться и которую ненавидел. Вернер понимал свое отличие ото всех, но он думал, что это нормально, он понимал, но не осознавал. Его психика вот так отражала действительность, — «у всех по-разному», как говорил он сам себе, оправдываясь.
Внешность Вернера Гольца была с виду очень проста и непримечательна. С первого взгляда ему не дали бы и восемнадцати. Перед вами бы стоял обыкновенный юноша. В походке и движениях видна была вечная замкнутость, которая приводила его в замешательство, когда он встречал девушек, не зная, как перед ними ходить, как общаться и вовсе терялся, отчего всегда в итоге выглядел дураком. По его лицу можно было сказать, что он нерешительный и растерянный; уголки острых губ устремлялись вниз, придавая лицу некую театральную грусть. Но основной характеристикой Вернера Гольца были его глаза, которые всегда выдавали тоску, разочарование, грусть и потерянность в этом бренном мире. Даже когда он улыбался и надевал веселую, смеющуюся маску, всегда можно было заметить его унылые глаза, которые вот-вот готовы были заплакать. Его улыбка вызывала к нему добрую и заботливую жалость, хоть и улыбался он очень редко.
В институте он был, можно сказать, изгоем, которого все дразнили «микробом» из-за его маленького роста и хрупкого телосложения. «Эй, смотрите, микроб идет», — идя возле Вернера, кто-то из студентов отводил руками толпу по краям коридора, будто уводя зевак с места происшествия, и сопровождал все это фразой: «осторожно, не задавите микроба». Это бесило Вернера, он был в ярости, ненавидел этих людей, был готов растерзать их, но дух ему не позволял — он был слишком труслив, чтобы ответить им. Он мог дать им сдачи, только смотря на себя в зеркало, ругаясь и угрожая своему отражению, представляя, что он говорит это своим недоброжелателям, но ведь зеркало сдачи не даст.