Целый час она рассказывала о жертвах ловких ростовщиков, окончательно
разорившихся или даже проданных в рабство, обещала подробно разузнать все о
мельнице и о римлянине и так напугала Гедиту, что теперь та смотрела на монеты
с нескрываемым ужасом.
Несколько раз она порывалась остановить мужа и просить вернуть эти
деньги, пока не поздно. Но унылый в последнее время голос Эвбулида был таким
ликующим, а всегда озабоченное лицо его излучало столько радости, что готовые
уже сорваться слова замирали на языке.
И Гедита, чтобы удержать слезы, только крепче прижимала к губам край
хитона.
…— Сто шестьдесят три, сто шестьдесят четыре, — словно почувствовав ее
состояние, улыбнулся жене Эвбулид. Подмигнул сыну: — Сто шестьдесят пять!
Диокл, худой и юркий, как все дети Афин в его возрасте, мигнул в ответ
сразу обоими глазами и снова впился в серебро восторженным взглядом.
Фила зевнула в кулачок и украдкой оглянулась на дверь гинекея, где ее
ждала давно уже остывшая постель.
Пятилетняя Клейса, укутанная в обрез старого плаща-гиматия,
наклонилась к глиняной кукле и стала тихонько напевать, баюкая ее.
— Диокл, не ослепни! — посмеивался подмечавший все вокруг Эвбулид. —
Фила, так ты все свое приданое проспишь! Армен, а ты что — тетрадрахму решил
проглотить?1
Высохший, болезненный раб закрыл рот и горестно усмехнулся:
— Зачем мне теперь серебро? Впору уже обол Харона2 за щеку,
да только нам, рабам, не положено...
Он закашлялся, схватившись рукой за грудь, и так надсадно и долго хэкал
горлом, что Эвбулиду самому захотелось прокашляться за него. Он с жалостью
покосился на своего единственного раба и сказал:
— Что закон жалеет для вас даже медный обол — это так. Но здесь все свои.
Придумаем что-нибудь, когда Аид3 позовет тебя в свое печальное царство.
— Как будет угодно господину... — благодарно взглянул на Эвбулида Армен.
— Лишь бы у него потом не было неприятностей. Я уже и на могильную плиту
накопил, господину останется лишь заказать в скульптурной мастерской надпись,
какую он сочтет справедливой...
— Это будет длинная и красивая надпись! — пообещал Эвбулид. — Как тебе
нравится, скажем, такая: «Здесь отдыхает от земной жизни самый преданный и
покладистый раб Афин — Армен, двенадцать лет верой и правдой прослуживший в
доме Эвбулида. Кто бы ты ни был, прохожий, — свободный или раб, как и я, —
прощай!»
— Нет! — всхлипнул Армен и замотал головой. — У господина будут неприятности,
что он похоронил раба на кладбище, вместо того, чтобы бросить на свалку за
городом. Пусть господин оставит одно только слово: «Прощай».