- Верно! - поддержал
игумен. – Воздадим сначала Божие – Богови, а кесарю – кесарево всегда воздать
успеем!
Ставр Гордятич
недовольно подернул плечами: в собор - так в собор, и высоко поднял руку,
останавливая движение.
- Сто-ой! Последний
привал! Всем отдохнуть и… поглядите, на кого вы похожи - привести себя в
порядок! Чтоб в Киеве сразу поняли, кто к ним пожаловал!
Дружинники охотно
спешились и, весело переговариваясь, как это бывает после дороги, принялись
чистить коней, а потом заботиться и о своих плащах, доспехах да оружии. Сам
Мономах переоблачился в княжеский плащ, надел новую, опушенную мехом, парчовую
шапку.
- Вперед! –
придирчиво оглядев всадников, снова скомандовал боярин, и, под стягом со
строгим ликом Спаса Нерукотворного, дружина переяславльского князя вступила в
стольный град.
Возок не быстро и не
медленно, а ровно настолько, как приличествует княжеской чести, катил по хорошо
знакомым Мономаху с детства улицам.
Да и в юности он
здесь немало пожил.
И в молодости,
гостя у отца…
В огромном Софийском
соборе было пустынно и гулко. Служба давно отошла. И только немногие люди находились
сейчас тут. Одни, среди которых было нескольких монахов и монахинь, молились.
Другие, приехав из далеких мест и, наверное, впервые в жизни видя такую лепоту,
разинув рты и задирая головы, осматривали все вокруг.
Мономах первым делом,
как учили его с детства, прошел к главной иконе, перекрестился и поцеловал ее.
Затем – направился к
мраморному надгробию, над которым на стене было нацарапано, что здесь покоится
прах Великого князя Всеволода Ярославича.
Ратибор со Ставкой,
хорошо знавшие отца Мономаха, немного потоптались рядом, а затем, из
деликатности, разошлись в стороны. Воевода - сначала к могиле Ярослава Мудрого,
у которого начинал службу, а затем - к иконе своего небесного покровителя,
святого Климента, с частицей его мощей. А боярин - сразу к черноризцам, где о
чем-то заговорил с отведшей его в сторонку монахиней…
На большом
подсвечнике перед надгробьем горело великое множество больших и малых свечей.
«Сегодня поставили,
прознав о моем приезде, или так и горят здесь всегда? – подумалось вдруг
Мономаху. – А почему бы и нет? Отца всегда уважали и даже любили больше его
братьев…»
Свечи радужно
засияли, заиграли, превращаясь в огромный сплошной клубок. Воспоминания
охватили Мономаха. Он словно вернулся сюда на десять лет назад, когда этот Собор
был переполнен людьми и в нем не гулко, а мягко, торжественно звучал голос
произносившего надгробную речь епископа.