Много было разговоров на царском обеде о недругах, и не только о Долгоруких, но и о Голицыных. Когда же вся желчь ушла в желудки, императрица заинтересовалась Волынским, на которого посматривала во время пиршества. Семилетний мальчик, который носил её, маленькую крошку, на своих плечах, стал теперь статным и высоким красавцем.
— Ну, а что же теперь в Казани, дорогой губернатор? — обратилась она к нему через весь стол, и все притихли. — Сказывают мне, что с востока иноземцы почём зря на Россию давят? — Анна Иоановна бросила взгляд на Головкина — он ей говорил, что калмыки бунтуют на Волге, а киргиз-кайсаки Малой и Средней орды просятся в подданство Российского государства.
Волынский не знал, как обратиться к ней: то ли «ваше величество», то ли «матушка-государыня» и, наконец, выговорил:
— Великая государыня, в бытность мою астраханским губернатором, я мог управлять дикими народами… Не знаю, сладит ли с калмыками да киргиз-кайсакам и посланный в Астрахань князь Долгоруков?
— И я об этом думаю. — Анна Иоановна улыбнулась Волынскому. — А не обидитесь ли, Артемий Петрович, коли мы вас назначим военным инспектором да и пошлём на время к восточным нашим границам?
Волынский мгновенно оценил, какая жизнь уготована ему впереди, но откажись — неизвестно, что будет. Возьмёт да передумает императрица — вновь велит заняться следствию по делу Волынского. Тяжело вздохнув в задержав в груди воздух, Артемий Петрович отрапортовал, словно на смотру:
— Как прикажете, великая государыня!
— Я думаю, лучшего человека, который бы так знал Азию, нам не сыскать. — Государыня посмотрела на Бирона, и он, шевельнув жирными плечами, вынул изо рта вилку и торопливо кивнул ей.
Дальше зашла речь о персидских провинциях, в коих стояли русские войска без надобности. По мнению Анны Иоановны, торговли с Персидой не было. Диковинных зверей привозили оттуда мало, да и то одних лишь обезьян. А на что они обезьяны-то, когда в России каждая пьяная харя не хуже любой обезьяньей! Тут же Волынский узнал, что ещё несколько месяцев назад отправился в Персию послом барон Шафиров, подумал мстительно: «Дождался своего, жид хитроумный!» Однако тут же Анна Иоановна, ведя разговор о персидских делах, представила Шафирова как мученика. Оказывается, барон с восшествием на престол Петра Второго отстранён от службы Долгоруким, сидел более двух лет без дела и средств, и только с воцарением Анны Иоановны был назначен посланником в Тегеран, куда перенесена персидская столица с падением шаха Тахмасиба и восшествием на трон Ашрафа. По мнению императрицы, барон Шафиров, с его-то мудрой головой, уладит все спорные моменты, кои существуют между двумя державами. Мельком и без знания подлинной обстановки в Персии поговорили о каком-то новом полководца Надир-хане. Для Волынского это имя прозвучало пустым звуком: будучи посланником в Персии, он и не слыхивал о таком. «Ну да Бог с ним, — подумал с пренебрежением. — Годы идут — люди растут: среди тысячи глупцов появляется один умный?»