— Ты, Дондук-Омбо, мал ещё, чтобы махать руками на старших! И не одна волжская степь — ваша родина. Волжская степь — десятая часть тех земель, которыми владеют калмыки. Там, за морем Каспийским, за Хивой и Ташкентом, есть страна Джунгария — и она принадлежит ойратам. Живут по одним законам с калмыками, а закон этот «Цааджийн-бичиг» — он один объединяет всех ойратов… Знаешь ли ты, молодой тайдша, кто такой Галдан-Церен? Это вождь калмыков, брат Церен-Дондука, и он любим самим китайским императором. О силе ойратов не говорю… Не так давно они вахватили Ташкент и теперь теснят киргиз-кайсаков… Знаешь ли ты, молодой тайдша, где сейчас киргиз-кайсакский хан Абулхаир? Он сидит у порога губернатора Астрахани и молит его защитить от джунгарских калмыков. Встань на колени, Дондук-Омбо, и поклонись Церену. Закон «Цааджийн-бичиг» велит тебе это сделать!
— Эй, чин-мачин, никогда ты не услышишь от меня слов покорства! — яростно выкрикнул Дондук-Омбо. — Больше половины улусов в калмыцкой степи на моей стороне! Убирайтесь, откуда пришли!
Тут и Дарма-Бала поддержала внука, да так, что главный чин-мачин попятился, наступил каблуком на собственный халат и упал. Приверженцы Дондука-Омбо засмеялись:
— Да китайцы ли они?! Это люди Далай-ламы! Гоните их вон из нашего улуса!
Церен опустил глаза, стыдясь за китайского посланника. Вскоре собравшиеся разъехались по своим улусам, и чин-мачины ни с чем отправились на Волгу. В день, когда они переправились через великую реку, в Астрахань прибыл бывший её губернатор, а теперь военный инспектор Артемий Волынский с комиссией. Был он в генеральском мундире и вышагивал соответственно, держа позади себя свиту военных. С пристани отправился в губернаторский особняк, к Соймонову. Ехал в чёрной коляске, сопровождаемый конными офицерами и казаками, а следом на некотором расстоянии рысили киргиз-кайсаки, ожидавшие его в Астрахани с месяц.
Казаки распахнули ворота. Волынский, оказавшись на старом подворье, вдохнул кислый гнилостный воздух и физически ощутил ушедшее в вечность время, а котором он жил и которое всё ещё гнездилось в этом огромном дворе. Почувствовав это, он вдруг услышал и знакомый собачий лай, словно возникший из прошедших лет. Навстречу ему с заливистым радостным лаем летела его борзая, которую мажордом оставил из-за того, что была с кутятами. Волынский слез с пролётки и не успел разогнуться, как она, визжа от радости, прыгнула ему на грудь и лизнула тёплым языком в нос и губы. Он и сам был рад столь неожиданной встрече. Присев, обнял её, похлопал по шее, погладил по спине, сказал, обращаясь к Соймонову: