Она как будто выскочила из пластмассовой ванночки — уже живая сидела рядом за столом и прикасалась губами к стакану с «Жемчужиной». Она приподнимала уголок рта, когда улыбалась, и это делало ее домашней.
Утлый плот мой — шесть квадратов ободранных полов в общаге, железная кровать, оцарапанный стол с большим задвижным ящиком, в котором живет таракан. Он в любое время может бесстыдно выскочить.
Да что таракан! Я разучился целоваться, это случилось в то самое время, когда она меня «сфотографировала». Впрочем, в ее голубые «объективы» влетел тогда и мой дар речи. Замысел не удался. Я почти один выцедил «Жемчужину», стал от этого еще скованнее. А она? Она только казалась естественной. Она по — шпионски клацала затвором. Так и ушла неразгаданная.
А разглядел я ее только через неделю. Она в белом плаще легкомысленной походкой, полушаг — полубег, неслась в сторону рынка. В руках у нее качался белый бидон с цветком. И этот нелепый цветок, каких в жизни не бывает, и простое озабоченное лицо так меня умилили, что я просто вкопался в землю: она? не она? «Отодрав» туфли от асфальта, я кинулся домой, в общагу. Выхватил из рецептурного справочника ее снимок. Бог мой, да она выглядит так, как будто я знал ее с самого своего рождения!
Начало февраля — удачное для брака время. В марте уже один сходят с ума, другие упиваются водкой, третьи кропают стихи, четвертые сплетничают, пятые вешаются на шелковом галстуке. Но само заключение брака — занятие постыдное. Непристойно договариваться, чтобы тебя зарегистрировали из‑под полы без хммм… испытательного срока, неприлично заполнять шариковой ученической ручкой бумажки: где родился, когда. И уж совсем вышибают вон из кремового загсовского зальца заученные причитания регистраторши.
Конечно же, эта паточная Мария Пална жаждет развести всех людей на белом свете, но люди назло рагистра- торше чаще сходились.
Я за руку вытянул Лю из пахнущего карамелью помещения. За тяжелой стеклянной дверью, на воле, творилось невообразимое: эх, жаль нет фотоаппарата! Видно, на небе разводились, и разъяренные супруги тузили друг друга пуховыми подушками, крупные, подтаявшие снежинки слепили.
— Да, — решительно вздохнула Лю. — Я теперь самая настоящая рабыня Изаура. Навсегда!
Снег мешал ей все «фотографировать». Она только смеялась и прижималась ко мне, как маленькая.
— Лю, — шептал я уже в общежитии, — Лю!
И перечислял все растения, все ягоды, всех животных с уменьшительно — ласкательными суффиксами: она была лисичкой, белочкой, малинкой, медовой и черносмородиновой.