Джайлс недоверчиво смотрел на Минерву. Она его любила?
— Но... тебе было всего девятнадцать лет, — пробормотал он.
— Боже правый, Джайлс, к тому времени, когда мы обменялись с тобой первым поцелуем, я любила тебя уже долгие годы. Моя любовь вспыхнула в тот день, когда ты поддержал меня на похоронах мамы и папы.
— Ну, это увлечение, детская влюбленность, а не любовь, — пожал плечами Джайлс.
— Не говори мне, что такое любовь, — тихо произнесла Минерва. — Мне лучше знать, была я влюблена в тебя или нет.
Ее слова задели Джайлса, ведь она сказала «Я была влюблена в тебя», а не «Я люблю тебя сейчас».
Черт возьми, почему это так важно для него?! Он ведь не хочет, чтобы она любила его. Или хочет?
Отвернувшись, Минерва отошла к столу, чтобы налить себе чаю, хотя он уже почти остыл. Дрожащими руками она поднесла чашку к губам. Слегка пригубив холодный напиток, она поставила чашку назад на блюдце.
Когда Минерва снова заговорила, ее голос зазвучал совсем иначе: он стал низким, нерешительным:
— Почти половину своей жизни я боготворила тебя, Джайлс. Я не сводила с тебя глаз, когда ты приходил к моим братьям, и молила Бога о том, чтобы в один прекрасный день ты обратил на меня внимание, разглядел бы во мне женщину.
Он понятия об этом не имел. Джайлс лихорадочно пытался вспомнить былые годы, но на память приходили лишь эпизоды того, как он прожигал жизнь, беззаботно тратя ее на выпивку, женщин и карты. После самоубийства отца его жизнь превратилась в одну долгую вакханалию.
— Однако ты видел во мне только глупую сестренку своих друзей, — с горечью продолжала Минерва. — До той ночи.
Она повернулась к мужу, и он увидел в ее глазах слезы. В груди Джайлса что-то шевельнулось.
— Я была так счастлива увидеть тебя на том вечере. Именно поэтому я пришла туда — надеялась, что ты тоже там будешь, что, возможно, увидев меня в этом платье с глубоким декольте, ты захочешь меня и полюбишь.
— Но я действительно захотел тебя, когда увидел в этом платье, — промолвил Джайлс, испытывая отчаянное желание унять ее боль. — Для меня это было откровением.
Она приподняла бровь.
— Да, но это было вовсе не то откровение, которого ты хотел, — заметила Минерва.
— Нет, тогда — нет. Моя жизнь была разбита. Мой отец только что покончил с собой, и я пытался добиться справедливости. Но уже тогда я стал понимать, что мне нужно изменить что-то в собственной жизни, что дальше так продолжаться не может, вот только я не знал, с чего начать. Впустить во всю эту неразбериху женщину было неразумно.