— Но это помогает. Вы смогли бы справиться с этим. Вы, может быть, даже смогли бы жениться.
— О, да. Приобрести милое уютное маленькое предприятие на Лонг-Айленде и купить по дешевке маленькую английскую машину. Или, может быть, я смог бы ездить ежедневно из Коннектикута по сезонному билету. Это было бы прекрасно, не правда ли? Послушайте, Мора, может, это для вас ничего не значит, но я родился в нижнем Ист-Сайде Нью-Йорка. Мой старик отец был чехом, сменившим имя, потому что его никто не мог выговорить. Великим горем для старика была моя мать… Она пила. Она была счастлива, только когда напивалась. Она была полна блаженства. Моему отцу не хотелось делать ее несчастной, отнимая выпивку, поэтому он привык сидеть, проливая слезы, глядя, как она наливается счастьем. Он привык ходить в церковь и молиться за нее. Он молился чертовски рьяно, мой старик… А когда я впервые начал осознавать, что все его молитвы не приносили ей никакого добра, начал думать, что католическая религия — фактически всякая религия — это обман. Я все еще так думаю, только имею для этого дополнительные причины. Я никогда еще не встречал женщины, которая могла бы жить счастливо на гроши, поэтому я лучше побуду холостяком.
Он встал:
— Если вы закончили, то пойдем. В «Метрополитене»[5] есть картина, которую мне хочется посмотреть. Я не видел ее более двух лет. Не хотите взглянуть на нее?
Когда они ехали по Пятой авеню, Марк откинулся на спинку сиденья и молчал; у 70-й улицы он зашевелился и указал ей в окно. Мора увидела широкое приземистое здание с полоской газона.
— Он по понедельникам закрыт, а то я пригласил бы вас туда. Это нечто, чего ни одна английская мисс не видит в Нью-Йорке. Его подарил городу под музей миллионер по имени Генри Фрик. Но в действительности это памятник британскому мореходству в лице Дювина.
— Дювин!
— Конечно… Ваш лорд Дювин оф Миллбанк. Он нажил состояние по эту сторону Атлантики, покупая шедевры для американских миллионеров. Мне всякий раз хочется швырнуть кирпич в окно, когда я прохожу мимо. Не то, чтобы я считал позорным принимать советы насчет картин и скульптур… Но Дювин опекал американцев слишком долго и слишком усердно. Одно время было даже непрестижно владеть картиной, если ее не продал вам Дювин. Ну, да ладно… какого черта! Мне-то чего беспокоиться?
Он снова откинулся на сиденье и промолчал еще десять кварталов по дороге к музею. Войдя туда, он быстро провел ее через вестибюль и вверх по широкой лестнице к картинной галерее. Там было тихо. Сквозь стеклянную крышу светило солнце. И громко раздавались их шаги в тишине.