С тех пор Шурик не мог оставаться один. Во сне он слышал крик девочки, грохот и лязг гусениц. И земля под ним начинала дрожать, словно по ней снова шли танки. Когда просыпался, ему казалось, что его отхлестали по щекам, а он не смог дать сдачи…
— Прочитай, Яшко, как они умирали.
— «Они умерли, как молодые герои, — читал Яша. — Конвой, который должен был вести их на расстрел, отказался расстреливать, но и тюрьма отказалась принять их. Казнь в ту ночь не состоялась. Ночь они провели в полицейском участке, поддерживая и ободряя друг друга, твердо уверенные, что смерть их не останется неотомщенной…»
Потом Яша читал письмо осужденных:
— «Девять юных коммунистов, осужденных на казнь 4 января 1920 года военно-полевым судом при штабе белогвардейской обороны Одессы, шлют свой предсмертный прощальный привет товарищам.
Желаем вам успешно продолжать наше общее дело.
Умираем, но торжествуем и приветствуем победоносное наступление Красной Армии. Надеемся и верим в конечное торжество идеалов коммунизма.
Да здравствует Красная Армия!»
Дальше шли фамилии осужденных. Они тоже были известны ребятам давно, с детства.
Эти фамилии до войны были высечены на гранитной стене дома, в котором томились в застенке: Дора Любарская, Ида Краснощекина, Яша Ройфман, Лев Спивак, Борис Туровский, Зигмунд Дуниковский, Василий Петренко, Миша Пельцман, Поля Барг.
Яше казалось, что он слышал, не видел напечатанными потускневшей краской на пожелтевшей бумаге, а именно слышал, будто это расстрелянный в двадцатом его тезка Яша Ройфман говорил ему: «Умираем, но торжествуем… Желаем вам успешно продолжать наше общее дело».
— Будто нам они слали свой прощальный привет, — тихо сказал Хорошенко.
— Нам. Нашему поколению, — подтвердил Алексей.
Но Шурик покачал головой, раздвинул на груди концы яркого шерстяного шарфика, будто ему стало жарко:
— Нет, Леша. Не вообще поколению, а мне, тебе, Яше, Саше Чикову… Словно они знали кого-то из нас, будто знали, что мы придем им на смену.
— Ты прав, Шурик, — раздумчиво поддержал его Яша. — Не надо прятаться за поколение. Поколение — оно воюет. А это — нам… То, что должен сделать я, должен сделать я, и никто другой.
— Я свое сделаю, — сказал Алексей.
— И я.
— И я, — подал голос от окна Саша Чиков.
Ребята помолчали. Все думали об одном и том же. И каждый думал по-своему. Саша Чиков смотрел в окно, за которым стыл декабрь — суровый, леденящий, не похожий на южные декабри. И думал о том, что после бомбежек и пожаров, после грабежей и облав, которые чуть ли не каждую ночь устраивают «завоеватели», люди просто не замечают жестокого холода. А зима надвигается лютая. И никто не сетует. Когда много бед, то еще одной можно и не заметить. Такие как Борис Туровский и Василий Петренко наверняка многому значения не придавали.