Все сказала б я, все поведала.
Что на сердце лежит, что больмя болит.
Тяжело мне одной думать думушку.
Чисты слезы низать замест жемчуга.
За мест жемчуга, синя яхонта.
Сияя яхонта, бирюзы-красы…
— Тебе нравится, Пань?
— Ничего… Только всё слезы и слезы. Лучше, если песня веселая… А жемчуга на Урале вообще даже нет.
— Нет, мне очень нравится… Милая песня… — Наташа подошла к зеркалу и необычно долго поправляла волосы. — Пань, почему ты вдруг сказал «пэ»? Помнишь, на кухне, когда у нас Фатима была.
— Очень интересно! — невольно улыбнулся Паня. — Скоро техникум кончишь, а не знаешь, какая буква стоит после «о». Ясно, «пэ»…
— Да-да, конечно! На старости лет вдруг забыла азбуку…
— Ну, положим, ты не очень старая, тебе только девятнадцать. Не то что бабушка Уля. Та старая как следует, на мировой рекорд.
— Откуда ты взял, что мне девятнадцать? — сказала Наташа. — Исполнится девятнадцать через два месяца.
— Ната, а кто у нас сегодня будет?
— Не знаю… Папа из горкома пошел в карьер и звонил оттуда, что к нам придет старый Чусовитин, потом Иван Лукич Трофимов, еще кто-то… и этот громадный, который тебя домой принес, когда ты ногу вывихнул…
— Полукрюков, — подсказал Паня. — Что это ты забываешь все на свете?
— Я же тебе говорю, что я старушка…
Она потушила свет в «ребячьей» комнате, напевая: «Старушка, старушка, старушка!», вышла и закрыла за собой дверь.
После вчерашней грозы небо наполнилось теплой густой синевой, заводские дымки бесследно таяли в легком воздухе, высоко над Касаткой крылатым дозором кружили голуби. Паня обрадовался, что такая погода выдалась в выходной день родителей.
Выполняя программу выходного дня, мать подала к чаю картофельные шанежки, будто сложила на блюдо маленькие золотые солнца.
Но дальше все пошло не так, как обычно.
— Сейчас в партком, к Борисову, ухожу, — сказал отец. — Перед бюро горкома побеседовать надо.
— А я к Фатиме, — вставила Наталья. — Девчата в лесопарк собираются за брусникой.
— А мне в школу… — сказал Паня. — А потом мы с батей на школьный базар пойдем. Правда, батя?
— И разбежитесь кто куда. Никогда и не поглядишь на вас толком! — пожаловалась мать.
— Да, прибавится хлопот нашему руднику. Шутка ли, на новые рельсы переходим! Вчера, Наташа, ты уже спать легла, а мы всё толковали да толковали, — говорил отец. — Дельный парень этот Полукрюков, приятно было его послушать. Поопасался Гордей Чусовитин, что непосильно, мол, будет транспорту оторванную породу из траншеи на дальний отвал возить. Тут берет слово Полукрюков. «Зачем, — говорит, — далеко возить! Старый карьер до самого донышка рудного месторождения дошел, так что можно породу из траншеи в первый карьер сбрасывать, ближний отвал устроить».