Он устало сомкнул глаза и почувствовал, как где-то внутри зреет противный холодок. А может, Айхлер постарается выполнить партийный приговор уже здесь? Но для этого ему необходимо заручиться санкцией Центра. А может, ему дан «карт-бланш», и он уже имеет полномочия палача? Наперёд, можно сказать, превентивно. Любимое словцо национал-социализма. Нет, не может быть, ведь тогда не было бы нужды посылать меня в такую даль. А почему нет? Условия вполне подходящие, вдалеке от людских глаз. «Погиб в полярной экспедиции как герой...» — и концы в воду. А водичка студёная... А может, зря я паникую? Что может вынюхать Айхлер здесь, в холодных фиордах? А может...
И Гревер начал лихорадочно перебирать в памяти все свои поступки, реплики, приказы, разговоры. Как приказал перевесить карту, на которой Айхлер старательно отмечал положение на фронтах, подальше от глаз, «чтобы не раздражала». Последние слова он пробормотал про себя, но не услышал ли их ещё кто-нибудь?.. Как на праздник солнцестояния за стаканом горячего пунша, когда они, шестеро офицеров, принялись заводить патефон, он сидел в уголке рядом с лейтенантом Тумой и весело рассказывал ему историю, произошедшую с ним двадцать лет тому назад в такой же самый день, — первого мая. Тогда он был в расцвете сил, знал толк в кулачном бою, а они с Руди были уже хорошенько навеселе и, невзирая на свои горячие симпатии к коричневому движению, положили на лопатки двух чересчур рьяных ребят в коричневых рубашках, пристававших к ним из-за какого-то пустяка. Он с усмешкой вспоминал свой мощный и резкий прямой правой, а также то, как они сняли с тех бездыханных коричневых ребят всю кожаную «сбрую» вместе с оружием и развесили на ближайшем дереве. Рассказывал он довольно громко, не таясь. Лейтенант Тума ухахатывался. Рассказ, наверное, слышал не только он, несмотря на Баденвейлерский марш, гремевший из патефона. Ещё Гревер вспомнил, как зашёл вместе с Айхлером в помещение взвода охраны и стал невольным свидетелем солдатского диалога. Здоровенный круглоголовый дневальный, стоя спиной к ним и удовлетворённо потирая руки, сказал, что скоро мы все обнимем своих близких, а долговязый, с нашивкой ефрейтора и желчным лицом, кажется, родом из Коттбуса, роясь в тумбочке, ответил что-то на манер: «... Или на том свете». Были там ещё слова о тыловых болтунах, о словоблудии, о нации, которая «набрала в рот дерьма», и ещё что-то такое.
И я, майор Гревер, командир, не оборвал говоруна, а ограничился лишь выговором дневальному за нерадивое несение службы. Айхлер молча смотрел на меня, как учитель на плохого ученика, и в его глазах пробудилась подозрительность.