— Ты хорошо провел время? — спросил брата Эшли Рентон.
— Очень. Спасибо. Как твое плечо? — осведомился Родней.
Рентон-старший неуклюже повернулся.
— Все то же. Эти доктора ничего не знают, как следует. Однако я считаю, что южное солнце мне хоть немного помогло.
В комнату вошел лакей-англичанин.
— Не хотите ли подняться к себе, милорд? — спросил он Эшли.
— Нет, еще рано, — живо возразил Родней. — Приходите через полчаса, Григс.
Внимательно вглядываясь в бледное, изнуренное лицо брата, в душе он проклинал себя за то, что ушел и оставил Рентона на целый вечер одного, в то время как отлично знал, что Эшли чувствовал себя скверно.
— Курьер привез эти письма из Лондона, — сказал Рентон, указывая длинной, худой рукой на плоскую ярко-красную коробку, стоявшую на столе. — Там есть много интересного, например, вырезки из газет о беспорядках в Марокко.
— Билл Савернак поступил в отряд воздушного флота, который отправился туда; он звал меня с собой. Я отказался, объяснив ему, что мои военные подвиги кончены, по крайней мере до тех пор, пока Англия не начнет воевать.
Они еще долго курили и разговаривали, пока Григс, наконец, не вернулся за Эшли. Тяжело опираясь на палку, Рентон с помощью лакея заковылял к выходу. Родней молча следил за ним; веселый огонек, сверкавший в его глазах, погас, и всякая радость, правда, временно, умерла в душе.
Эшли был таким красивым малым до войны, таким прекрасным спортсменом. Когда после ранения он вернулся домой, никто не беспокоился о его здоровье. Все были уверены в благоприятном исходе, но потом оказалось, что его рана заражена, а теперь он почти совсем парализован.
И тогда же его бросила Леонора. Это был очень низкий поступок с ее стороны.
Эшли всегда заботился о Роднее. Когда тому минуло восемь лет, их родители внезапно умерли, и Эшли, который был на двенадцать лет старше, вполне заменил ему отца. Родней боготворил своего старшего брата; он был для него олицетворением всего самого лучшего, самого сильного и красивого.
Война разразилась, когда Эшли исполнилось тридцать четыре, и оба брата сразу же приняли в ней участие, словно это было развлечение вроде обыкновенных скачек.
Когда Эшли, наконец, выведал у врачей правду о себе, он сказал Роднею:
— Теперь мне все ясно. Отныне ты будешь руководить всем, как старший.
Родней чуть не заплакал тогда; в отчаянии, не замечая того, что делает, он прижался к больной руке брата. И Эшли, стиснув зубы от боли, постарался утешить его.