После долгого молчания кто‑то досадливо хрюкнул в трубке… потом что‑то громко щелкнуло, и связь прервалась.
По — моему, только на третий день пришла телеграмма из Миннесоты за подписью Генри К. Гетца. Он сообщал, что незамедлительно выезжает, и просил отложить похороны до своего приезда. Это был отец Гэтсби. Он появился на вилле — сухонький благообразный старичок, беззащитный и растерянный, закутанный в Ольстер[33], несмотря на погожий сентябрьский денек. Он ужасно нервничал, и глаза его постоянно слезились, а когда я взял у него дорожный саквояж и зонтик, старичок начал нервно поглаживать и подергивать свою реденькую седую бородку — да так, что мне с большим трудом удалось помочь ему снять верхнюю одежду. Он был на грани нервного и физического изнеможения, поэтому я проводил его в музыкальный салон, усадил в кресло и послал лакея принести чего‑нибудь легкого — перекусить. Но ему в буквальном смысле слова кусок не лез в горло, а когда он взял молоко дрожащей рукой, то ровно полстакана выплеснул на пол.
— Я увидел некролог в чикагской газете, — сказал он. — Там все было написано, в чикагской газете. Я выехал в тот же день, как прочитал.
— Я не знал, как с вами связаться.
Он безостановочно водил по комнате подслеповатыми слезящимися глазами.
— Это был сумасшедший, — сказал он. — Нормальный человек такого бы не сделал.
— Может, чашечку кофе? — начал уговаривать я мистера Гетца.
— Нет, ничего не надо. Мне уже много лучше, благодарю. Мистер?..
— Каррауэй.
— Да… Мне уже лучше… Спасибо… А где он, Джимми?.. Я проводил старика в салон — туда, где покоился его сын, и оставил одного. Маленькие мальчишки вскарабкались по ступенькам и заглядывали в окна, но когда я объяснил им, кто приехал, они, хоть и без всякой охоты, ушли в сад.
Через некоторое время мистер Гетц отворил дверь и вышел; он судорожно глотал воздух, его лицо налилось кровью, а по щекам текли редкие крупные слезы. Он находился в том почтенном возрасте, когда люди свыкаются с мыслью о неизбежности смерти, не был он напуган и сейчас. Просто осмотревшись и оценив дворцовую пышность салона, его теряющийся в поднебесье величественный свод, огромную галерею хорошо обставленных комнат, уходящих в необозримую даль, он преисполнился отцовской гордостью, и к его безутешной скорби добавилось чувство благоговейного восторга. Я проводил его в одну из гостевых спален на втором этаже, а пока он снимал пиджак и жилет, сообщил, что все необходимые приготовления уже завершены, но сама траурная церемония отложена до его приезда, как он и просил.