И вот мы стоим на старенькой расшатанной платформе и пытаемся поддерживать непринужденную беседу.
— Ты знаешь адрес? — спрашивает папа уже в бог знает какой раз.
— Да, пап. Адрес записан в блокноте.
Чтобы успокоить его, я вынимаю блокнот из сумочки и читаю адрес вслух.
— Восточная сорок седьмая улица, дом двести сорок два.
— А деньги, деньги у тебя есть?
— Двести долларов.
— Это на случай непредвиденных обстоятельств. Ты не потратишь их все сразу?
— Нет.
— И ты позвонишь, когда доберешься до места?
— Я постараюсь.
Последняя фраза тонет в долгом печальном гудке приближающегося поезда. Одновременно оживает система оповещения пассажиров.
— Поезд номер одиннадцать ноль три до станции Пенн, Нью-Йорк Сити, далее до Вашингтона, округ Колумбия, прибывает через одну минуту.
— До свидания, до свидания.
Все вокруг прощаются, обнимают друг друга. Папа берет мой чемодан и заносит его вверх по ступенькам в вагон. Я снимаю шляпку, чтобы попрощаться.
— До свидания, до свидания.
Поезд вздрагивает и трогается, и сердце уходит в пятки.
— До свидания, до свидания.
Все, поехали. Я иду по проходу между креслами, покачиваясь, как пьяный матрос. «Нью-Йорк», — думаю я, опускаясь на сиденье, покрытое потрескавшейся красной кожей, и доставая журнал.
Вчера я попрощалась с друзьями. С Мэгги, Уолтом, Мышью. Мы встретились в закусочной, чтобы съесть напоследок по гамбургеру с луком и перцем. Уолт там больше не работает. Он теперь отвечает на звонки в юридической конторе. Отец сказал ему, что, несмотря на то что он не может простить ему его сексуальной ориентации, он тем не менее считает себя обязанным проследить за тем, чтобы у Уолта жизнь сложилась должным образом. Мышь едет в государственный лагерь, а Мэгги проведет лето в Хилтон Хеде, ее брат с женой сняли там коттедж. Мэгги будет помогать им приглядывать за детьми, попутно, естественно, не забывая крутить романы со спасателями. Я слышала, что Лали будет учиться в Хартфордском университете, на факультете бухгалтерии. Оставался единственный человек, с которым мне хотелось увидеться, хотя я понимала, что делать этого не стоило, но не могла удержаться.
Меня одолевало любопытство. Или, возможно, я хотела убедиться, что все кончено. Я должна была удостовериться, что он меня не любит и никогда не любил.
Утром в субботу я подъехала к его дому, не ожидая, впрочем, застать его там. Предварительно я решила, что оставлю ему записку, в которой сообщу, что отправляюсь в Нью-Йорк, и пожелаю ему хорошего лета. Я убедила себя в том, что это — жест вежливости, который к тому же позволит мне почувствовать себя великодушным человеком.