Он мельком
взглянул на
Люсиль и пошагал
наверх, где его
клевреты обшаривали
спальни. Люсиль
повернулась
к тощему капралу:
- Мы не богаты.
- Богаче нас. –
ухмыльнулся
тот.
У капрала
отсутствовали
верхние боковые
зубы, а носик
был хрящеватый
и остренький.
На крысёныша
похож, отстранённо
подумала Люсиль.
- Гораздо богаче.
– продолжал
драгун.
- Вы же не сделаете
нам ничего
плохого? – Люсиль
крепко прижала
к себе Патрика.
- Зависит от
благоразумия
вашего англичанина
и милосердия
моего сержанта.
Люсиль предположила,
что сержант
– это детина,
который первым
ворвался в дом.
- С милосердием,
по правде говоря,
у него плоховато.
Те, у кого с
милосердием
хорошо, на войне
долго не живут.
А мы вот выжили.
Кофе тут есть?
Вдали грохнул
выстрел. Люсиль
вздрогнула.
Проклятая война
вернулась и
постучала в
дверь мирного
нормандского
шато.
Пуля пронзила
лисицу. Зверёк
высоко взвился
в воздух и пал
на подмёрзшую
ломкую траву,
орошая её горячей
парующей кровью.
- Одной меньше.
– довольно
сообщил Носачу
Шарп, - Да брось
её, приятель.
Повертев принесённую
псом тушку,
Шарп закинул
её в подлесок,
хотя, может,
стоило бы снять
с неё шкурку:
на щётки там,
на кисточки…
Шарпу не давали
покоя странники.
Они так и не
появились на
мосту в конце
долины. Сизый
дым, знакомо
щекочущий
ноздри пороховой
гарью, стлался
над заиндевевшей
травой. Может,
путешественники
прошли мост,
когда Шарп
отвлёкся? Но
среди безлистных
буков на дальнем
склоне не было
видно движения.
Путешественники
и путешественники,
какое ему до
них дело, злился
Шарп. Ровным
счётом, никакого.
Только инстинкт,
старый солдатский
нюх на опасность
подсказывал:
что-то неладно.
Шарп свистнул
Носача, повесил
на плечо винтовку
и, честя себя
на все лады
дураком и
перестраховщиком,
побрёл обратно.
Мало ли куда
людям вздумалось
прогуляться
поутру в Сочельник?
Они же не предполагали,
что встретят
подозрительного
до сумасшествия
отставного
стрелка. Мир
кругом. Мир
миром, а Шарп,
подобно Люсиль,
читал газеты.
В Монморильоне
месяц тому
банда уволенных
в запас служивых
сожгла дом
судьи. Главу
семейства с
женой убили,
ценности и
дочерей уволокли
с собой. Такие
вещи творились
сплошь и рядом.
С работой было
туго, урожаи
оставляли
желать лучшего,
и вернувшиеся
с войны ветераны
волей-неволей
вспоминали
навык фуражировок,
то бишь, грабежей,
кормивший их
на службе у
Наполеона.
Странники не
пересекали
ручей, в этом
Шарп теперь
уверился
окончательно.
Значит, свернули
в деревню или
в шато. Может,
попрошайки?
Часть отставников,
не опустившихся
до разбоя, скиталась
от селения к
селению, промышляя
мелкими кражами
и подаянием.
Таким Шарп
никогда не
отказывал,
кормил и терпеливо
выслушивал.
Как-то в их числе
в усадьбу заглянул
парень, защищавший
в 1812 году Бадахос.
Он бахвалился,
сколько англичан
положил у стен
крепости, не
подозревая,
что один из
тех, по кому он
стрелял, сидит
прямо напротив
него. Шарп француза
не перебивал
и спровадил,
так и не признавшись,
что был там, в
залитом кровью
и заваленном
трупами рву;
что нашёл в
себе силы прорваться
через брешь
и обратить
соотечественников
гостя в бегство.
Не признался,
ибо считал, что
война закончилась,
а, значит, былой
вражде тоже
конец. И слава
Богу.