Герцог заметил, что ее щеки цвета магнолии слегка порозовели.
— Я даю тебе только одну минуту, чтобы ответить на мой вопрос, — пригрозил он, — в противном случае я силой заставлю тебя говорить, Анастасия. Я не шучу.
Она взвизгнула от ужаса.
— Ты безумный! Ты не имеешь права разговаривать со мной подобным образом! Убирайся отсюда!
Она не успела защититься, как он сжал ее длинную шею обеими руками и спокойно произнес:
— Ты говорила, что тебе нравилось, когда я был жестоким. Ну что ж, на этот раз я буду по-настоящему жестоким. — В ее глазах мелькнул страх, и он продолжил: — Я не только сделаю тебе что-нибудь неприятное, нет, я просто задушу тебя, если ты окончательно выведешь меня из терпения. — Он понизил голос. — А может быть, я не стану убивать тебя, но предупреждаю — ты навсегда лишишься рассудка!
Анастасия издала звук, который был скорее похож на крик.
— Как ты можешь говорить такие вещи? Как ты можешь быть таким жестоким?
— Это ты жестока, — вспылил герцог. — Где она?
Он крепче сдавил ей горло. Пытаясь вырваться из его тисков, она начала хрипеть и давиться.
— Где она? — повторил он свой вопрос, слегка разжав пальцы, чтобы дать ей возможность говорить.
— Я… не… знаю! — пролепетала она.
Тогда он снова сдавил ее шею так, словно его руки были тисками. В ее глазах стоял ужас.
— Отвечай! — потребовал герцог и вновь чуть отпустил ее, но теперь она лишь жадно ловила ртом воздух.
Сбежав по лестнице вниз, герцог выскочил на улицу, где его дожидался Рамон, держа наготове Победителя.
Это был великолепный черный жеребец, которого герцог объезжал чуть более года. Рядом с ним стоял Джуно, такой же резвый гнедой конь.
Герцог запрыгнул в седло и, подождав, пока Рамон сядет на Джуно, сказал:
— Мы отправляемся немедленно, и ты должен показать мне тайный путь цыган, по которому они добираются до Лондона.
На мгновение на лице Рамона отразилось изумление, но вскоре он уже следовал за герцогом, направившим своего коня к ипподрому, откуда, по его убеждению, пустились в дорогу цыгане.
Никогда прежде Рамон не видел своего хозяина таким угрюмым, или, вернее, озлобленным.
Страх ни на минуту не оставлял Катрину. Девушка-цыганка, к которой пожилой цыган обращался по имени Лили, принесла ей еды.
Когда Катрина попросила у нее немного воды, чтобы умыться, та вернулась с кувшином и, поставив его на пол, положила на кровать чистое полотенце.
Умывшись, Катрина с грустью взглянула на свое помятое белое платье, купленное в дорогом магазине. Она заметила, что цветы франжипани, которыми Эмили украсила ее волосы прошлым вечером, были все поломаны. К тому же их стало значительно меньше.