Маленький худенький мальчик, шлепая грязными босыми ножками по февральской измороси, просил его:
– Хочу к маме. Отведи меня к маме. Где моя мама? Мама… Мама!
Он чувствовал тепло детской ладошки, так доверчиво лежащей в его руке, живой, горячей, маленькой… но тащил рыдающего мальчишку все быстрее и быстрее, уже задыхаясь под шубой… Сердце колотилось где-то в горле.
Вот и виселица показалась… Темная, страшная… Народ расступился в молчании перед ними и только слышен был тихий плач ребенка, которого он сейчас ненавидел всей душой за то, что собирался с ним сделать.
– Где моя мама? Мама… Мама!
Вот уж он ставит ребенка на приступочку, вот надевает на тоненькую шейку колючую веревку, вот выбивает опору из-под детских ножек… – и забился ребенок в конвульсиях, извиваясь всем тельцем в борьбе за глоток воздуха, раз, другой, третий… Лицо посинело, глаза остекленели, язык вывалился наружу…
– А-а-а-а-а-а!..
Боярин Суворцев просыпается от собственного звериного крика, садится, хватая перекошенным ртом воздух, пот льется в глаза и пощипывает в них от соленых капель.
– Свят, свят, свят, спаси Царица Небесная, – бормочет он, осеняя себя размашистым крестом и вглядываясь в темное оконце – черный квадрат.
До рассвета далеко. Только не завьюженное подслеповатое окошко видит боярин. Мерещится ему инокиня Марфа в монашеском платье и молоденькая пани Марина перед ней – с заплаканными глазами, похудевшая от невзгод, но все равно невыразимо прекрасная своей наивной юностью.
Экзотический цветок, по чьей черной воле занесло тебя в чужую Московию? Зачем приехала ты сюда? На что надеялась? Что нашла? Как сердце твое не разорвалось в тот же момент, когда любовно выпестованного единственного сына твоего и наследника, четырехлетнего царевича Ивана, повесили около Серпуховских ворот Кремля?
О! Эта проклятая скрипучая виселица и худенькое тельце, болтавшееся на ней под снежными хлопьями! Цыплячьи ручки в синяках, детские пальчики в заусенцах…
За окном метет и метет поземка, нет конца зимней ночи. Спит дом. Но не уснуть боярину. С ужасом вспоминает свой сон-быль, кряхтя слезает с кровати и садится подальше от нее, на сундук, в темный угол. Открывает маленькую книжечку с нарисованными диковинными травами и зверьем и находит страничку с гравюрой. Смотрит с нее на него лукаво польская прелестница пани Мнишек, улыбается смело, не ведая, что ждет ее.