Перебежчик

Гудок заводской котельной надрывался до тех пор, пока площадь перед главными воротами не была до отказа забита народом. На тревожный зов прибежали подкатчики и канавные, завальщики и обрубщики, даже кое-кто из подручных сталеваров, выскочив из душного, пропитанного чадом мартеновского, становился неподалеку, чтобы и речь послушать, и от печи особенно не отлучаться.

На самодельную трибуну поднялся председатель рабочего совета завода. Оглядев собравшихся, он выкинул высоко над головой руку, и тотчас оборвался гудок, словно председатель движением своей руки перекрыл доступ пара.

— Товарищи! — произнес он первое слово, и все мгновенно почувствовали, что случилось непредвиденное, что не зря они бросили свое рабочее место. Сейчас здесь, у проходных, решается их судьба, судьба завода, а может, города. Так думал и молодой слесарь Роман Лебедев. — Товарищи! Сегодня ночью на город напали три эшелона анархистов…

Площадь колыхнулась, выдохнула единой глоткой досадливое «у у-у», а вслед за тем проклятья.

— Эта черная контра стремится пробиться к центру города. Красная гвардия с трудом сдерживает натиск банд. Нужна наша помощь. Многие из вас уже принимали участие в таких операциях…

Роман сразу вспомнил февраль, когда он, едва успев переступить порог цеха, был зачислен в отряд самообороны как сознательный пролетарский элемент, член клуба рабочей молодежи. Уже через день их отряд был брошен в пожарном порядке на станцию Разгуляевка, куда удалось прорваться одному эшелону, следовавшему с Кавказского фронта… Начиная с конца семнадцатого года через Царицын с юга и запада возвращались с фронтов домой солдаты и офицеры, бросившие передний край. Иногда целыми полками, с боевым оружием: пушками, пулеметами, винтовками. Зачем оружие дезертирам? — задумались в центре и дали по железнодорожным веткам строжайший приказ: эшелоны с оружием на Дон, в центральные губернии и за Урал не пропускать.

Но всякому известно, что приказ легче отдавать, чем его выполнять. Тут Царицынскому губкому партии, военному комиссариату и сотрудникам Чрезвычайной комиссии работы было невпроворот.

Поезда шли днем и ночью, на закате и на рассвете. И каждый нужно было встретить, проверить и лишь после этого поднять зеленый — жезл семафора или, напротив, на всех стрелках зажечь красные фонари. На станциях неусыпно дежурили красные политкомы, агитаторы. Эти, как правило, начинали разговор с теми, кто, навоевавшись, спешил домой. Конечно же ни о каком ленинском призыве «Социалистическое отечество в опасности!» они не слышали, что немцы прут на Питер, им чаще всего казалось ложью, что на Дону Алексей Каледин поднимает вольницу против Советов — наветом на славного казачьего атамана… Словом, как правило, ехала темнота. И эта часть после соответствующей прочистки мозгов и просветления глаз с пониманием относилась к распоряжениям новой власти.