Сидящая против доктора женщина совершенно не соответствовала мягким пастельным тонам его кабинета.
Исследованиями доказано, что пациентов угнетает все холодно-белое и больничное, поэтому дизайнер использовал бледный персик для стен и приглушенные зеленые тона для покрытий – предполагалось, что такие цвета должны успокаивать.
Доктор Нордстром не сомневался, что общество Джасинты Кейтлин Джеймс может возбудить любого мужчину.
Она была слишком яркой в своем темно-красном топе и юбке безумной тропической расцветки. Слишком экзотична с этой цыганской гривой, миндалевидными глазами и пышным бюстом.
Внезапно лицо пациентки страшно побледнело.
– Мисс Джеймс? – окликнул доктор. – Вам нехорошо?
Собственное имя отозвалось в ушах так глухо, словно он звал ее из подземелья.
– Все в порядке, – машинально откликнулась она, сопротивляясь накатившему мраку и пережидая, когда пройдет головокружение.
За эти годы Джейси как только не называли; от настойчивой до настырной. Некоторые политики и копы величали ее не иначе как «чертов репортер», но даже ее противники соглашались, что она маниакально правдива в своих статьях и всей душой предана темам самых безнадежных дел и неудачников.
Коллеги из «Хьюстон сентинел» прозвали ее «лиходейкой», а однажды кто-то слышал, как босс в припадке благорасположения назвал ее лучшим журналистом штата по расследованиям. Но вот чего Джейси никогда не ожидала, так это что ее когда-нибудь назовут мамой.
Она прерывисто вздохнула. Сознание прояснялось, она обнаружила, что стоит посреди миленького кабинета доктора Нордстрома, а он сидит за своим огромным столом и с интересом разглядывает ее.
Лицо доктора было таким же младенческим, как у ребенка на картинке за его спиной. Достаточно ли он опытен, чтобы объяснить ей, что случилось с ее телом? Джейси не нравилось, что он так на нее смотрит. Она быстро оглядела кабинет, словно искала пути отступления.
Ее внимание привлекла картина, изображавшая дитя в утробе матери. И у ребенка и у женщины была бледно-розовая кожа.
Не такая, как у Джейси. Люди часто принимали ее за мексиканку, что, возможно, так и было. Этого она не знала. Ее смуглый цвет лица мог быть обусловлен и любой другой наследственностью – от Средиземноморья до бедуинов, – а зеленые глаза говорили о некоей интернациональности в ее генетическом прошлом.
– И когда же я должна?.. – Вопрос был вполне разумен. Похоже, она все же что-то соображает, хотя в голове оставались только мелькающие обрывки мыслей, которые она никак не могла ухватить.
– В марте.
– Конечно. – Нет, ее мозг явно не работает, раз ей не пришло в голову прибавить девять месяцев к единственно возможной дате зачатия.
