— А как же твои признания?.. Наши мечты? — Натали не узнавала собственного голоса, сделавшегося безжизненным и хриплым, не чувствовала пола под ногами. Паника, какой до сегодняшнего дня ей никогда не доводилось испытывать, расползалась по душе холодным клейким студнем. — Выходит, говоря о любви, ты просто играл со мной? Развлекался?
Джеймс смущенно кашлянул. Натали видела, что ему не терпится завершить разговор, и тем самым поставив в их любовной истории точку, и поскорее уйти. Навсегда.
— Разумеется нет. Не развлекался. — Джеймс потер лоб и поморщился. Смотреть в глаза Натали он не смел, устремлял взгляд то на ее пальцы с искусно расписанными ногтями, то на ноги в украшенных аппликациями тапочках. — Я искренне верил во все, что говорил. Клянусь! Понятия не имел, что в один прекрасный день… чувства остынут, исчезнут…
В один прекрасный день! У Натали все поплыло перед глазами. Но она не заплакала — не из нежелания показаться слабой и уязвимой, а оттого, что слез больше не было.
Четыре дня назад Джеймс не пришел ночевать — сообщил по телефону, что остается у родителей и что в ближайшее время будет очень занят. Уже тогда Натали уловила в его голосе пугающие нотки безразличия, отдающие бедой. Вчера он опять позвонил и сказал все с той же прохладцей, что их отношения совсем не те, какими были прежде, и что ему хотелось бы вновь обрести свободу. Пообещав явиться завтра утром, чтобы вернуть ключи и попытаться все объяснить, Джеймс, не добавляя ни слова, положил трубку.
Натали прорыдала всю ночь. Только под утро взяла себя в руки и, решив любым способом спасти их роман с Джеймсом, попыталась привести в порядок опухшее от слез лицо и расшатанные нервы. Напрасно.
На ее покрытые блеском губы он не обратил ни малейшего внимания, а старательно зафиксированные воском прядки «рваной» челки лишь окинул рассеянным взглядом. Джеймс даже в комнату не прошел — ни в гостиную, ни в спальню, где Натали умышленно не заправила постель и зажгла аромалампу, — завел разговор прямо в прихожей.
Как выяснилось, в последнее время в присутствии своей подруги, то есть ее, Натали, он все чаще ощущал себя засаженной в клетку птицей, безвременно состарившимся женатиком. Ему, видите ли, стало вдруг понятно, что, для серьезных отношений он еще не созрел, что, прежде чем осесть, должен нагуляться, насытиться вольной холостяцкой жизнью. Натали смотрела в любимые зелено-голубые глаза, которыми когда-то Джеймс буквально поедал ее, и с ужасом сознавала, что в них не отражается ни капли былой страсти. Лишь — тень смущения и желание как можно быстрее очутиться за пределами этого дома, вне жизни Натали.