Шел дождь. Тюремная машина неторопливо ползла по скользкой дороге, петлявшей то вверх, то вниз среди невысоких холмов. В машине сидели Жербье и жандарм. Другой жандарм был за шофера; у жандарма, что конвоировал Жербье, были обветренные щеки крестьянина, от него разило потом.
Когда машина свернула на проселок, он сказал:
— Сделаем небольшой крюк, но ведь вы, я думаю, не спешите.
— Не спешу, — сказал с усмешкой Жербье.
Тюремная машина остановилась возле уединенной фермы. В зарешеченное окно Жербье видел кусок неба и кусок поля. Он услышал, как шофер выходит из кабины.
— Мы скоро, — сказал жандарм. — Мой приятель только возьмет какие-нибудь продукты. В это проклятое время каждый выпутывается как может.
— Что ж, это в порядке вещей, — сказал Жербье.
Жандарм покачал головой и взглянул на арестанта. Человек хорошо одет, приятный голос, приветливое лицо. Проклятые времена... Жандарму стало даже неудобно, что на таком человеке наручники; это чувство неловкости он испытывал не впервые.
— В этом лагере вам будет неплохо! — сказал жандарм. — Я, конечно, не про еду говорю. До войны от такой кормежки отказалась бы и собака. Но в остальном этот лагерь, говорят, самый лучший во Франции. Лагерь для немцев.
— Я что-то не понимаю, — сказал Жербье.
— Во время «странной войны» мы, видно, надеялись взять много пленных, — объяснил жандарм. — Подготовили для них большой лагерь. Понятное дело, ни одного немца в плен не взяли. Но лагерь оказался как нельзя кстати.
— В общем, нам здорово повезло, — заметил Жербье.
— Вот именно, мосье, вот именно! — вскричал жандарм.
Шофер снова забрался в кабину. Тюремная машина тронулась в путь. Над полями Лимузена по-прежнему шел дождь.
■
Жербье, без наручников, но стоя, ждал, когда комендант лагеря обратится к нему. Комендант лагеря листал личное дело Жербье. Время от времени он втыкал себе в щеку большой палец левой руки и медленно вытаскивал его обратно. На жирной и дряблой щеке несколько секунд держалась белая вмятина, потом она заполнялась кровью — медленно и с трудом, как старая, потерявшая эластичность губка. Движения пальца и щеки отмечали ритм комендантовых раздумий.
«Всегда одно и то же, — думал он. — Понятия не имеешь, кого тебе присылают и как с ним обращаться».
Он вздохнул, припомнив довоенное время, славное время, когда он был начальником тюрьмы. Тогда от него требовалось одно: соблюдать благоразумие и осторожность, подрабатывая на еде для заключенных. Остальное было предельно просто. Заключенные сами располагались по привычным категориям, и каждой из категорий соответствовали определенные правила содержания в тюрьме. Теперь все перевернулось. Лагерный рацион можно было урезывать сколько угодно, никому до этого не было дела, но мучительно трудно стало сортировать людей. Одни прибывали без суда и следствия и оставались в лагере на неопределенный срок. Другие, с ужасающим личным делом, выходили очень скоро на волю и опять занимали важные посты в департаменте, в областной префектуре, даже в Виши.
