- Хватит насмешничать...
- А я не насмешничаю. Я к тому, что травка тебе не поможет. Вспомни лучше, каким ты раньше плугарем был, каким чертом был на работе. Тем и взял ты Софьино сердце.
Василий не отличался особой сообразительностью, но тут его осенило:
- Так это ты, значит, бабу с панталыку сбила?
И сжал букет, как топор, вот-вот ахнет Петровну по голове. Но и та зашлась, ей сейчас все нипочем.
- Нишкни, лодырь! На твою бабу молиться надо. Она по шестнадцать часов робила, траву жрала, чтоб детей твоих сохранить. Ангел она, а не баба. А ты ряшку разлопал, а робишь, будто поденный. Ей бы гнать тебя в шею, Аника-воин!.. - размахивая кулаками перед самым носом Василия, орала разбушевавшаяся председательница...
- Ну-ну, ты полегше... - отступая, бормотал Василий...
...По улице идут Якушев и Надежда Петровна. Якушев громко, заразительно смеется.
- Неужто помогло? - спрашивает он сквозь смех.
- А как же!.. Конечно, не то помогло, что почти в смех задумано, совесть в мужиках заговорила.
- Знаете, Надежда Петровна, - закуривая, сказал Якушев, - а ваш метод уже известен в истории. Была такая древнегреческая дама Лисистрата. И она предложила своим согражданкам объявить любовный бойкот мужьям, если они не перестанут воевать.
- Когда это было? - остро спросила Надежда Петровна.
- Да более двух тысяч лет назад.
- Во-на!.. И помогло?
- Еще как!
Надежда Петровна чуть задумалась, потом сказала с торжеством:
- И ничего похожего!.. У них - война, а у нас - мирный труд. Совсем, значит, наоборот... А все ж ки эта твоя, как ее?.. Лизасрата - умная баба! Я бы ее к нам в правление взяла.
Мимо проходит Жан, небрежно здоровается и подымается на крыльцо сельмага.
Сельмаг. Заведующий в грязном фартуке меланхолически озирает полки, тесно заставленные бутылками и дорогими папиросами. Берет пачку "Казбека", раскрывает ее, нюхает.
- Так и есть - заплесневели, - уныло говорит он. Жан кидает на прилавок мелочь.
- Спички!
Завмаг с понурым видом кладет перед ним пачку спичек. Жан пытается прикурить, спички шипят и гаснут.
- Отсырели, не горят.
- Зато мы горим, - тяжело вздохнул завмаг, - горим, как шведы под Полтавой.
Жан окинул взглядом магазин и понимающе присвистнул.
- Подорвали бабы нашу коммерцию. Слушайте, товарищ Жан, а вы не возьмете назад свои часики? Шестнадцать камней.
- Не дешевись! - презрительно сказал Жан. - Еще не вечер. - Он наклонился к завмагу. - Ты что, твердо решил сгноить весь табачок?
- А что с ним делать? Не берут.
- Что делать? Ребята, инвалиды войны, герои, мучаются, где бы раздобыть папирос для штучной продажи, а он тут дерьмо в слезе размешивает! Да в Судже, в Рыльске, в Льгове, в самом Курске твою плесень с. руками оторвут!