Генри быстро сел.
– Что тебе снилось? – спросила она.
– Не помню, – ответил он.
– Что-нибудь плохое?
– Не помню. Забыл.
– Если плохое, расскажешь?
– Да, само собой.
– Во сне мы переживаем странные чувства, – сказала Ребекка, отворачиваясь. – Интересно, будем ли мы чувствовать то же самое, когда умрем.
Было еще очень рано – спешить было некуда.
Они сели на «Веспу» около девяти и вскоре влились в транспортный поток – он нес их мимо громад жилых и заводских застроек, под облезлыми мостами, мимо кладбищ ржавых автомобилей, недосягаемых фруктовых садов, лепящихся к каменистым выступам. Наконец, дорога вынесла их на открытый жаркий простор, где были только песок и опаленные зноем деревья.
Ребекка уткнулась головой в спину Генри. Она чувствовала дрожь мотора, передававшуюся через его тело. Она чувствовала смертельную усталость. Ее неумолимо клонило в сон.
На ней была та же одежда, что и в тот день, когда она рисовала мужчину с обнаженной грудью. Она представила себе, как он и сейчас у себя на кухне кипятит полотенца. Как больничный фургон забирает чистое и выгружает грязное. Надо будет непременно нарисовать и ее. Дымящуюся кастрюлю. Вот только как изобразить пар, думала она. Ребекка вспомнила Эдварда Хоппера[37] – как он, стараясь держать кисточку под нужным углом, выводил плавный изгиб оконного стекла на «Полуночниках»[38]. Как из кофемашины струится пар. В тот день, когда он писал эту картину, шел дождь. И он, как доподлинно известно, пил кофе. Его жена Джо тем временем спала в соседней комнате, высвободив одну ногу из-под одеяла. И его кисть двигалась в такт ее дыханию.
Когда они прибыли на раскоп, «Рено» там не было. Генри поставил мопед. Они сняли каски и отнесли их в палатку.
Внутри было прохладно и темно. Артефакты лежали в ящичках, будто погруженные в глубокий сон.
Генри накачал Ребекке стакан воды из пластмассовой бочки. А потом – себе.
– Прости за прошлую ночь, – сказал Генри.
– Многое прояснилось.
Генри осторожно поставил стакан и признался, что почувствовал невероятную близость к ней – такую, какой у него еще никогда ни с кем не было.
– Возьми меня, – прошептала Ребекка.
Он взял ее и уложил на длинную скамью.
Он не остановился, даже когда они услышали, как к палатке, глухо урча, подкатил «Рено».
– Генри, я что-то слышу.
– Не волнуйся, им еще надо будет подложить кирпичи под колеса.
За стеной палатки, в мире, в некотором смысле отстраненном от их близости, Ребекка услышала, как хлопнула дверца машины, – потом послышались два отдаленных голоса.
Один принадлежал профессору, другой, менее отчетливый и уверенный, – кому-то помоложе.