— Что-то не так, Луис? — спрашивает мама.
— Нет, мэм, — отвечает Луис, вытягиваясь, как солдат, по стойке «смирно».
— Какие-то еще гадости вылетят из твоего boca[5], Карлос? — Мама опускает руку в воду как предупреждение.
— Нет, мэм, — отвечает второй солдат.
— А ты, Алехандро? — Ее глаза сузились в щелки.
— Что? Я пытался их разнять, — говорю я невинно и улыбаюсь своей неотразимой улыбкой.
Мама брызгает водой мне в лицо.
— Это за то, что не разнял раньше. А теперь все одевайтесь и позавтракайте перед школой.
Вот и все, что я получаю за свою неотразимую улыбку.
— Все равно ты нас любишь, — кричу я ей вслед.
Быстро приняв душ, я оборачиваю полотенце вокруг талии и возвращаюсь в комнату. И вижу Луиса с моей банданой на голове — в этот миг во мне все сжимается. Я сдергиваю с него бандану.
— Не трогай ее, Луис.
— Почему? — спрашивает он. Невинные карие глаза.
Для Луиса это бандана. Для меня это символ того, чего больше не будет.
Как, черт побери, мне объяснить это одиннадцатилетнему ребенку? Он знает, кто я такой. Не секрет, что это цвета банды «Мексиканская кровь». Из-за расплаты и мести я оказался там, откуда теперь нет выхода. Но я скорее умру, чем втяну туда братьев.
Я сжимаю бандану в кулаке.
— Луис, не трогай мои шмотки. Особенно вещи с символами банды.
— Мне нравятся красный и черный.
Только этого мне не хватало.
— Если я когда-нибудь поймаю тебя с этим снова, ты будешь сине-желтый — от синяков, — замечаю я. — Понял, братец?
Он пожимает плечами.
— Да. Понял.
Луис выходит из комнаты пружинящим шагом — сомневаюсь, что он действительно понял. Я запрещаю себе об этом думать, хватаю черную футболку из комода и натягиваю старые потертые джинсы. Я завязываю бандану на голове, когда слышу мамин громкий голос из кухни:
— Алехандро, спускайся, пока завтрак не остыл. De prisa[6], поторопись.
— Иду.
Я, видимо, никогда не пойму, почему еда такая важная часть жизни для нее. Мои братья уже уплетают завтрак, когда я вхожу в кухню. Я открываю холодильник и изучаю его содержимое.
— Садись.
— Ма, я просто возьму…
— Ничего ты не возьмешь, Алехандро. Сядь. Мы семья и должны вместе поесть.
Я вздыхаю, закрываю холодильник и сажусь рядом с Карлосом. В том, чтобы быть частью семьи, иногда есть свои недостатки. Mi’amá ставит передо мной тарелку с huevos и tortillas[7].
— Почему ты не можешь называть меня Алекс? — Я опускаю голову и утыкаюсь в завтрак.
— Если бы я хотела назвать тебя Алекс, то не выбрала бы имя Алехандро. Тебе оно не нравится?
Мои мышцы напрягаются. Меня назвали в честь умершего отца — и таким образом переложили на меня ответственность быть главным мужчиной в доме. Алехандро, Алехандро младший, Младший… для меня это звучит одинаково. Все одно — наплевать, кто я за этим именем.