Я задремал. Потом мы оказались на блестящем черном шоссе где-то на Лонг-Айленде. Я снова задремал и проснулся в темноте, когда мы съехали с асфальта на грязную грунтовую дорогу. Я заметил фермерский дом с темными окнами. Автобус замедлил ход, дернулся и остановился. Скрежетнул ручной тормоз, затих мотор. Мы припарковались рядом с каким-то строением, напоминавшим амбар.
Это и был амбар – водитель подошел к нему, открыл большую деревянную раздвижную дверь, ролики которой заскрипели по ржавой раме, и стоял, придерживая ее, пока мы заходили внутрь. Затем последовал за нами, и дверь закрылась под собственным весом. Сарай был старый и мокрый, стены покосились, и здесь пахло скотом. На утоптанном земляном полу стояла скамья из неокрашенной сосны, и водитель посветил на нее фонариком.
– Пожалуйста, садитесь, – сказал он. – Приготовьте ваши билеты.
Затем пошел вдоль ряда, компостируя каждый билет, и в свете его фонарика я заметил на полу крошечные сугробы бесчисленных кружочков картона, напоминавших желтые конфетти. Потом водитель вновь подошел к двери, приоткрыл ее, и мы увидели его силуэт на фоне ночного неба.
– Удачи, – сказал он. – Просто ждите здесь.
Он отпустил дверь, она закрылась, отрезав дрожащий луч фонарика, и мгновение спустя мы услышали, как заводится двигатель и автобус тащится прочь на низшей передаче.
Тишину темного амбара нарушал только звук нашего дыхания. Время шло, и мне захотелось поговорить с тем, кто сидел рядом со мной. Но я не знал, что сказать, а потому начал чувствовать себя неловко и немного глупо. Я отчетливо осознавал, что просто сижу в старом, заброшенном амбаре. Секунды шли, и я беспокойно зашаркал ногами. Мне становилось все холоднее. Потом внезапно я догадался – и мое лицо вспыхнуло от безудержной ярости и нестерпимого стыда. Нас обманули! Выманили деньги, воспользовавшись нашим жалким желанием поверить в абсурдную, фантастическую историю, и бросили нас сидеть, сколько нам вздумается, пока мы наконец не опомнимся, как сотни других жертв до нас, и не отправимся по домам. Сейчас я не мог понять или хотя бы вспомнить, почему проявил такую наивность, и, вскочив на ноги, я побежал, спотыкаясь, по неровному полу, чтобы найти телефон и вызвать полицию. Большая амбарная дверь оказалась тяжелее, чем я думал, но я открыл ее, шагнул за порог, а затем обернулся, чтобы позвать остальных.
Быть может, вы обращали внимание, сколь многое удается заметить при вспышке молнии – иногда в памяти отпечатывается весь ландшафт, каждая мельчайшая его деталь, и впоследствии вы изучаете это воспоминание и разглядываете его. Когда я повернулся к открытой двери, амбар озарился. Сквозь каждую щель в стенах и потолке, сквозь запыленные большие боковые окна хлынул свет, ослепительно-голубой, как ясное небо, а когда я раскрыл рот, чтобы крикнуть, воздух, наполнивший мои легкие, был слаще, чем что-либо, испробованное мной в жизни. Смутно, сквозь грязное широкое окно я увидел – на долю секунды – величественный изгиб лесистого склона, а далеко внизу – крошечную ленту, отражавшую небесную синеву, и на краю этой ленты, между двумя низкими крышами – желтое пятнышко залитого солнцем пляжа. Эта картинка навечно отпечаталась в моей памяти. Потом тяжелая дверь скользнула на место, хотя мои ногти отчаянно царапали рассохшееся дерево, и я остался один в холодной, дождливой ночи.