Но он уже мощно отталкивается на вершине обрыва и исчезает за его закраиной.
Когда я добегаю, на поверхности омута даже кругов нету. Просто черная спокойная непроницаемая вода. Я остолбенело смотрю на нее, а двое карьерщиков, добежавшие за мной первыми, тяжело и молча дышат.
— Господи! Сколько же можно ждать? Что он там делает? Долго же… Так не бывает! — отчаянно бормочу я.
— А может, уже ничего не делает. Может, головой навернулся. Там железяк — видимо-невидимо… А течение какое…
— А может, судорога: вода-то уже жидкий лед. Нет, спасателей звать надо.
— Какие тут спасатели?
— Господи! Да вон же он… Там!
Совсем в другом месте, вдали от нас, ниже по течению, стоит, покачиваясь и закрыв окровавленное лицо руками, мокрый Касаткин. Он опускает руки и хрипло кричит:
— Там же темно… Я ничего не вижу… Там пусто… Там ничего нет… Ничего!!
Ввечеру Касаткин с забинтованной головой лежит на дедовом диване в полудремоте. Над ним возится Лохматое, делая укол в вену. Я стою у двери. Совершенно оцепенелая.
— Черепушка всегда сильно кровит, — деловито говорит Николаша. — Так что это не страшно. Пулей только маковка оцарапана… И плешка без волос останется… А вот остальное…
— Что остальное, Лохматик?
— Там глубоко?
— Очень. Черная дыра. Из нее уже лет сто песок сосут.
— Сколько он под водой пробыл?
— Не знаю. Много, очень много. Я не знала, что так бывает.
— Ну и дыхалка у мужика! Я переохлаждения боюсь… Как бы он с ходу в плеврит не влетел… Ну а главное, Лиза, он просто на последнем пределе. Не понимаю, как он еще себя в узде держал? Но вообще-то, может, не стоило?
— Что — не стоило?
— Тебе его к себе в дом привозить?
— Это чтобы он там один в вонючем номере валялся?
— Ну почему же в номере? У меня есть очень приличная палата. Я же тебя в ней держал.
— Палата — она и есть палата, а дом — он и есть дом.
— Если что, звони мне сразу.
— Конечно.
Лохматов с любопытством смотрит на меня.
— Слушай, Лыков говорит, что он там такое устроил… Филиал приличного кладбища… Какие-то спецследователи, даже военные, аж из Москвы налетели… до сих пор разбираются. Ты видела это?
— Да.
— Страшно?
— Это было его право, Николаша. Это из-за меня все. Там, под водой, я должна быть, а не они. Я, понимаешь?
— Да говорил что-то Лыков… А откуда он взялся? Кто он такой, Лизавета?
— Спроси чего полегче.
В кухне Кристина моет посуду, на столе нетронутая Гришкина кашка, какие-то толстые оладьи. Вскрытый пакет магазинного молока. Это после парного-то, Красулькиного?
Это соседка ходит к нам прибираться, готовить. Но до Агриппины Ивановны ей далеко.