— Я пришла, Басаргина, как договаривались.
— Договаривались? О чем? — Я ничего не понимаю.
— Да ты мать, замоталась совсем. Я же расширяюсь — мне без тебя никуда. У меня тут как бы документация… Я все просчитала точно…
Она вынимает из кейса и протягивает мне пухлую кожаную папку:
— Да ты хоть взгляни! Я же старалась… собирала.
Я машинально надеваю очки, беру папку и раскрываю ее. Папка изнутри как зелено-черными плитками выложена плотными пачками стодолларовиков.
Я сообразить ничего не успеваю, когда в кабинет вламываются «маски-шоу», блещет блиц фотосъемки, мне заламывают руки и защелкивают наручники, ткнув мордой в стол. Какой-то парнишечка в штатском уже кричит:
— Свидетели имеются? На месте?
— Я! Я имеюсь! — вопит уборщица. — Я на месте! С утра жду! Я все видела, я все скажу… Ну это ж надо… А с виду ну прямо святая!
В углу вздымается и почти торжественная финдама:
— Помолчите, Алевтина. Я тоже свидетель. Извините, Лизавета Юрьевна, но я выполню свой долг до конца.
— Ну, какая роскошная партитура! А как исполнено! Ну, просто опера днем… Под названием «Взятка»… — Я еще пытаюсь веселиться. Хотя мне паскудно, как никогда.
Это ж надо!
Опять меня щеколдинцы делают. Примитивно. Грубо. И безошибочно.
Кажинный раз на этом самом месте…
Деньги, конечно, помечены, отсвечивают в ультрафиолете словом «взятка».
Начинается вся эта бодяга с опроса свидетелей. Серафима блаженствует в священном антикоррупционном негодовании.
И тут вламывается расхристанный майор Лыков.
— Суки! — бесстрашно орет он. — Лизавета, я тебя им не отдам… Как законно избранную… И неприкосновенную… Без санкции судьи… На вверенной мне территории… Не имеют, блин, права… Это же подстава! Сейчас у меня тут весь состав будет! Мы из них бифштексов наделаем!
Старшой поворачивает морду в маске:
— Мои предпочитают отбивные… С кровью…
— Лыков!
— Ну?
— Не лезь ты в эту хрень. И тебя сделают. И постарайся, чтобы Гришку в детсаду сегодня не забыли.
Увозят меня на удивление быстро. Засовывают в стоячий «пенал» в фургоне. С окошком величиной с кукиш. Из которого ни хрена не видно.
Через пару часов я слышу скрип ворот и ощущаю забытые ароматы хлорки, параши и мощную вонь пищеблока.
Меня выводят из фургона.
Это внутренний двор, на стенах короба на окнах камер. Но это еще не тюряга, а следственный изолятор.
СИЗО, значит.
На приемке какая-то прапорщица «откатывает» отпечатки моих пальцев.
— Лишняя работа, золотко: есть уже здесь мои пальчики, в архиве. Сунься в комп, поищи, — замечаю я.
— Разговорчики.
— Мне нужен адвокат.
— Будет… В свое время.
— А кормить меня сегодня будут?