». Там также стоит большая мортира с искусно выгравированным портретом великого курфюрста[509], отлитая в 1678 г. в Берлине Мартином Хайнце. Арсенал был выстроен графом Орловым и подарен императрице Екатерине.
Несмотря на все шпильки в сторону дома Штиглицев, он остается для меня интересным, любезным человеком, о котором я многое узнаю, слышу новое и с которым я могу говорить о разных вещах, за исключением моих финансовых дел — в этом вопросе у него особое подозрение в отношении большей части людей, и я не хочу, чтобы пусть даже малозаметное, оно возникло у него и ко мне, поскольку он в целом питает по отношению ко мне полное доверие и рассказывает мне с глазу на глаз о делах, о которых он, как я полагаю, никому более и не сообщает. Кроме Плессена, который в Париже, и больного Лёвенштерна, у него здесь больше никого и нет для доверительных бесед. Ты очень хорошо знаешь об этом, моя дорогой Шлёцер, в котором он видел фундамент. Быть финансовой величиной — это не беззаботная судьба. Возвращаясь к вопросу о том, делает ли богатство счастливым, я уже вижу, как ты с ухмылкой цитируешь «Иоганна, веселого мыловара»[510]. Уже несколько дней Штиглиц подавлен из-за финансового кризиса; но еще вчера мы были на замечательном обеде у него, и он сказал мне, после того как показал телеграмму из Гамбурга о восьми банкротствах: «Ça ne nous empêchera pas de boire quelquefois une bouteille de Sekt[511]». Меня умилила его радость, когда я сказал ему, что вновь пишу о чем-то, и растрогало, как он справляется о моей работе, несмотря на то, что он, несомненно, никогда не возьмет ее в свои руки — а, может быть, и наоборот, поскольку она будет о Петербурге — и, несмотря на то, что, как это он мне сам рассказывал, из «известного» Шазо прочитал всего несколько страниц. Его большая заслуга в том, что он ни разу еще не обиделся на меня, когда я исчезаю после ужина у него, что ему, обычно, неприятно: «Конечно, сразу же после сигары господа дипломаты хватаются за шляпу, чтобы лететь в другой салон».
О финансовом кризисе Штиглиц вновь подготовил доклад, согласно которому после окончания Семилетней войны ничего подобного не происходило. Кризис 1799г. был менее значительным, чем настоящий.
В Гольштейнском вопросе здешний кабинет ведет себя великолепно. Никто не понимает, что Плессен сейчас не на своем месте; возможно, что датчанство станет постепенно угнетающим для него; всю зиму он отсутствовал, как говорится, из-за своей жены. Датские интересы представлены здесь неким господином ф<он> Хагеманом, который несколько обделен небом. Дания скверна до мозга костей, постепенно мир убеждается в том, что не существует земли, менее демократичной, чем Гольштейн; недавно мне вновь об этом дал понять Мейендорф.