Умение наслаждаться искусством — это своего рода наука, и нужен известный опыт, чтобы наши пять чувств смогли пройти посвящениевэто таинство, — подобный опыт достигается только доброй волей и внутренней потребностью.
Потребность же в искусстве у вас, несомненно, имеется.
Искусство есть драгоценное блюдо, напиток, дарующий и свежесть и тепло, поддерживающий и тело, и дух в естественном гармоничном равновесии.
Вы, о буржуа, юристы или коммерсанты, постигаете пользу от искусства только по вечерам, когда утомленно склоняете голову на мягкую спинку кресла подле уютного камина, а между тем более сильные желания, более яркие впечатления принесли бы вам настоящий отдых после трудового дня[239].
Спрашивается: с какой воображаемой интонацией следует читать эти пассажи, ассоциирующие союз собственности и знания с «высшей гармонией» или уподобляющие произведение искусства «драгоценному блюду», усвоение которого позволяет «поддерживать тело и дух в естественном… равновесии»? Фраза говорит одно, а делает нечто другое, и практически невозможно уследить, как и где именно тон почтительного назидания выворачивается в насмешку или, наоборот, поза учительского превосходства по отношению к адресату оборачивается самоуничижением. Быть может, в стратегической лести обращения к «большинству», в прославлении пользы эстетического воспитания проявился остаточный юношеский оптимизм Бодлера (в конце концов ему в этот момент всего двадцать пять лет)? Или перед нами тонкая, злая пародия — речение в духе аптекаря Оме, приправленное сверхъедким скепсисом? Последнее кажется более вероятным, но с полной определенностью ответить на этот вопрос нельзя. Читатель, естественно размещая себя в позиции адресата обращения, оказывается в положении и лестном, и крайне неуютном.
Развиваемый в нем аргумент-вопрос, впрочем, в любом случае достоин внимания. Чувственно-эстетическая обделенность деловитого, торопливого горожанина — повод ли считать его потерянным для искусства? Можно ли отказывать человеку в общечеловеческом инстинкте на основании того, что он лавочник? Желание доброго буржуа «выйти за пределы своей сферы и воспарить» принимает зачастую смехотворно пошлые формы, но заслуживает ли презрения по этой причине? Рецензируя другую художественную выставку в том же 1846 году и обращаясь уже к собратьям-художникам, Бодлер говорит о буржуа, что тот «хочет испытать волнение, хочет чувствовать, понимать, мечтать, как он любит… всякий день он просит у вас свой кусочек поэзии, в котором вы ему отказываете. Он скушает и Гонье, что доказывает безграничность его доброй воли. Но если вы предложите ему шедевр, он и его переварит и от этого только поздоровеет»