Послание к Римлянам (Барт) - страница 318
«У одного есть вера, что можно есть все». Кто не чувствует мрачного юмора этой констатации? Итак, это - вера (вера из Рим 3 и 4!), поскольку она наша вера, вера тех или иных разумеющих, пробужденных, наученных людей: «вера, что можно есть все» (!!), вера в то, что вкушение мяса и вина не есть грех, вера в то, что через аскезу человек не получает блаженства и путем реформы своей жизни не может построить Царства Божьего, вера в то, что для христианина не существует пути, метода, схемы, никаких абсолютных заповедей и запретов, вера в то, что из поведения синоптического Иисуса или слов Нагорной проповеди нельзя вывести непосредственные правила поведения для практической жизни христианина, вера в то, что (используя лишь один пример) даже отказ от использования военной силы не есть несокрушимо ясный принцип (12:18)! «Вера»? Да, но во что же верит эта вера? Может быть, в «грандиозные мысли, которые возвещает неограниченная автономия совести верующего» (Юлихер)? Действительно, это грандиозная позиция, уже давно занятая каждым либеральным гражданином вместе с поддакивающим ему приходским священником! Разве вообще стоит верить, что «все можно есть»? Разве состояние «сильного» так легко достигнуть? Что же, если мы овладели такой силой? Что же, если мы осознаем себя абсолютно свободными от всех авторитетов, традиций, церковных властей и т. д.? Разве тем самым положение человека между небом и землей хотя бы немного изменилось? Скудный рай, взирая на который невольно возникает тоска по монастырю! Но если задают вопрос о том, как должна проявляться свободная попытка жизненного устройства, в каком человеческом действии или бездействии она должна осуществляться, если, как в современном протестантизме, спрашивают лишь об этом, то что мы можем назвать, как не нашу «свободу совести», нашу «веру, что можно есть все»? Разве эта нищета не должна сделать нас очень скромными? Разве в ней нам не должно стать ясно, что позиция «сильного» действительно не есть позиция, но худшая из всех иллюзий?
В противоположность этому: «слабый же ест только овощи». Это, по крайней мере, ясная и конкретная позиция. Ненаученные, «непавло-вы» всегда имеют преимущество: их сомнительность неочевидна, у них все скорее всегда выглядит так, как будто что-то происходит. Здесь мы видим сильные и жизнеспособные церковные, сектантские и партийные структуры. Здесь что-то совершается. Здесь занимают позицию. Здесь вырисовываются характерные профили. Здесь благодатная почва для написания биографий. Здесь осуществляются «дела и факты». Здесь мы видим за спиной «едящих овощи» в Риме бесчисленный народ орфиков, мистов Диониса, неопифагорейцев, терапевтов, ессеев древности, монашеский мир Средневековья, анабаптистов эпохи Реформации, воздержанных, вегетарианцев и энтузиастов времяпрепровождения под открытым небом нынешней эпохи. Здесь мы видим не только попытку жизненного устройства католицизма, которую действительно необходимо назвать грандиозной, но и реформистскую ригористическую этику, и Толстого, и значительную часть религиозных социалистов и пацифистов. Мы думаем о том, как эта попытка жизненного устройства возникла, возникает снова и снова из действительно глубокой серьезности, из действительно почтенного затруднения, открытости, готовности к действию и желания жертвенности. Мы почтительно думаем о длинной череде героев, святых, мучеников и пророков, чье желание и существование выросли на этой почве: несомненно, за римскими «едоками овощей» тем или иным образом находятся самые почтенные фигуры человечества. Здесь, в конце Послания к Римлянам, нельзя опустить слово о трагедии, которая неизбежна на этой почве. Мы противопоставляем «слабого» (который с исторической и психологической точки зрения действительно слаб!) «сильному», чтобы напомнить и последнему о его трагедии, чтобы спросить его, действительно ли его сильная «вера в возможность есть все» так превосходит слабую веру «едока овощей», что он должен и может чувствовать побуждение отделиться от него, вместо того чтобы сохранять с ним общение? Если речь идет о том, чтобы взвешивать «позиции» по отношению друг к другу, то, может быть, католическая позиция, позиция баптистов или каких-то их производных заслуживает намного большего предпочтения, по крайней мере, по сравнению с современной протестантской позицией? Разве тот парадоксальный факт, что бесхарактерность - это сила «сильного», не должен удержать его от чрезмерного подчеркивания тех характерных черт, которые и он неизбежно обнаруживает? Разве напоминание о стран-