Послание к Римлянам (Барт) - страница 332

Ст. 15-16. Но я писал вам, братья, отчасти более смело, чтобы вновь напомнить вам в силу данной мне от Бога благодати как священник Христа Иисуса для язычников, совершающий священнослужение благовестия Божьего, чтобы язычники стали благоприятной жертвой, освященной Духом Святым.

Позиция Послания к Римлянам - это действительно «отчасти более смелая» позиция. Более мирно можно жить в шалашах, не находящихся в тени этой возможности. Ужасающе тонка нить знающего незнания, которое нам здесь предлагается, необычайно близок к пропасти путь, по которому нас здесь ведут, рискованно остро то «или-или», перед которым мы оказываемся на каждом шагу. Должно ли так быть? Разве мы должны встать на эту крайнюю, на эту незащищенную позицию (которая не есть позиция!)? Разве необходимо совершенно исключить все то, что не является «ответом в вопросе»: любой дружественный, мирный, практичный, исторически и психологически очевидный средний путь, разве необходимо избрать именно это острейшее лезвие ножа? Мы отвечаем: вовсе нет! Мы далеки от желания представить в качестве нормального пути все то, что как человеческая позиция, возможность и метод неизбежным образом становится видимым и в Послании к Римлянам, поскольку мы можем лишь с величайшей серьезностью предостеречь от всех «нормальных путей» как таковых. Мы не пытаемся говорить абсолютно радикально или представить совершенно резкий силуэт. Мы повторяем еще раз: паулинизм может сделать самого себя только бесправным, а та вертикальная пограничная возможность, какой он является в ряду других позиций, не есть его смысл, но лишь его образ. Однако мы ценим и другие, более относительные и безобидные возможности мышления в их возможной значимости и плодотворности. Мы можем по-дружески встать в один ряд с католиками, с «позитивистами», с представителями культурного протестантизма, с богословами Лиги Наций (действительно, с кем мы не можем встать в один ряд?) и сказать им эти успокаивающие, эти настолько желанные всюду слова: «ты прав!», но лишь с беспокоящим условием «и ты не прав»! Здесь начало нашей «отчасти более смелой» речи и настойчивого нежелания от нее отказаться. Если мы должны говорить о Боге - не о том, как нам утешаться и помогать себе, не о том, с помощью чего мы «религиозно преуспеваем» (Вернле), не о том, с помощью чего мы можем «начать нечто», не о метафизическом Х, которое мы сделали носителем наших постулатов, но о Боге, который встречает нас в реальности нашей жизни, аутентично интерпретированный в Иисусе Христе (независимо от того, является ли Он для нас желанным и приятным или нет!) как неведомый, святой Бог, Господь над жизнью и смертью, если во всех этих более относительных и безвредных возможностях мышления в конце концов самое главное - честно заданный и задаваемый вопрос о бытии человека, если именно это должно быть устремлением всех возможных речей о Боге и их восприятия, должно «вновь напомнить» нам, ибо все мы забыли неведомого Бога, забыли Единого, забыли освобождающую истину - тогда (с любой возможной точки зрения) необходимо произносить «отчасти более смелую» речь Послания к Римлянам, тогда необходимо открыть шквальный огонь, тогда необходимо (понимая, что ни один из наших соседей не может и не будет оставаться в стороне!) беспощадно, совершенно «неблагочестиво», незыблемо объективно рассматривать вопрос всех вопросов, обнаруживать парадокс распятого и воскресшего Спасителя, вешать все на одну нить веры, обесценивать и разрушать все вспомогательные представления, все потемкинские деревни, все ложные реальности, неуклонно вступать на путь, пролегающий между двумя пропастями, и идти по нему. Тогда необходима строгость без какой бы то ни было тени сострадания к любому китчу, тогда не должно быть никаких уступок, никакой робости перед «самыми опасными» последствиями. Тогда «пламенейте духом!» (12:11). При этом мы полностью осознаем: хотя и существует «смелая» речь о Боге, она - всего лишь «отчасти смелая» речь; экзистенциальное событие напоминания происходит не как акт в ряду актов; ни при каких обстоятельствах не может и не должно дойти до абсолютных слов прорыва, ибо это будет концом всех вещей, который мы не должны осмеливаться осуществить. Но все же наряду с этими постоянными, регулярными, «гражданскими» возможностями мышления (нет, не наряду с ними, но трагикомически и обнадеживающе в них всех!) существует исключительная, нерегулярная, революционная (в самом глубоком смысле слова) возможность осмелиться на такое продвижение вперед. Это продвижение, предпринятое в глубочайшем согласии с Единым во всех, и есть Послание к Римлянам, разговор о Боге, богословие. Оно во всех других возможных случаях (и как падение всех случаев!) - «в силу данной мне от Бога благодати как священник Христа Иисуса для язычников, совершающий священнослужение благовестия Божьего, чтобы язычники стали благоприятной жертвой, освященной Духом Святым» - исключительный, нарушающий правила, революционный случай. Еще раз: и этот случай - только образ! Но все же образ! Богословие имеет дело с благодатью, с «абсолютным моментом», с ненасытной диалектикой времени и вечности, от которой все другие науки более или менее удачно смогли укрыться и которая тем не менее угрожает всем им. В его счете фигурирует та бухгалтерская позиция, которая не может быть позицией, - невозможная возможность Бога, и эта позиция постоянно угрожает в корне нарушить весь остальной счет. Богословие - это «священнослужение язычникам», то есть оно обращается к видимому, историческому, конкретному, отдельному человеку, чтобы научить его тому, что он -невидимый, обнаженно стоящий перед Богом человек. Богословие интересует только язычник (язычник в язычнике и не-язычнике!), только тот человек, который может быть принесен в жертву Богу и должен быть «жертвой», интересует его освящение Святым Духом, разрушение его оков, его искупление, его свобода в Боге. Все это -абсолютно непрактичное и нерелигиозное дело как раз именно потому, что речь идет о самом практичном из всех побуждений, о (потустороннем!) смысле любой религии. Будучи бесконечно целеустремленным и абсолютно уверенным в высшем успехе, богословие должно вести себя абсолютно нецелеустремленно, оно не должно признавать никакого возможного успеха как такового. Само будучи высшим риском человека, оно должно четко осознавать, что весь риск человека может быть только демонстрацией и образом. Оно есть то, что оно есть, именно будучи этим высшим риском, будучи «священнослужением благовестия Божьего». Если оно не есть все это, если оно боится быть тем, что оно есть, то ему лучше было бы объявить о своем банкротстве, причем как можно быстрее. Своим историческим существованием и тем самым своим положением в universitas litterarum (лат. совокупность наук. - Прим. пер.) оно обязано только этой своей сущности: высшему риску, на который необходимо отважиться, исключительной, нерегулярной, революционной атаке. Только риск и атака (но не их целесообразность служению церкви и не все их многочисленные и неизбежные заимствования у исторической науки!) могут сохранить такое положение богословия. Научность означает объективность. Объективность в богословии - это обязательное уважение исключительности выбранной здесь темы: человек в своей последней нужде и надежде, человек перед Богом. Научное богословие - это покаяние, переосмысление, «обновленное мышление» (12:2 - необходимо принять во внимание все те оговорки, которыми здесь защищено это понятие). Оно есть вопросительный и восклицательный знак на самом краю университета (действительно, каждый умный человек тем или иным образом ставит его там!), и церковь исполняет ту же самую роль на самом краю человеческой культуры, будучи вынужденной существовать именно здесь. Мы должны снова и снова задаваться вопросом о том, не лучше ли богословию и церкви действительно объявить о своем банкротстве, ибо у них нет мужества быть тем, что они есть. Если же они достаточно мужественны для того, чтобы не делать этого, тогда при всем притупленном напоминании о неизбежной банальности всего человеческого действия, пусть тогда в церкви и богословии, по крайней мере, не будет такой огромной, неосознанной, торжествующей банальности! Тогда, помня о линии Послания к Римлянам, по крайней мере, пусть будет «отчасти смелая речь!» Благо тому, кто не вынужден стоять на этом опасном месте. Но увы тому, кто стоит здесь и не знает, что он делает!