Тему колдовства тоже следует отнести к этой небиблейской в своей основе категории. В пору гонений на ведьм представления, сложившиеся о них, служили патриархальным целям, и фигура ведьмы еще долгое время оставалась негативной метафорой, пускавшейся в ход против женщин. Решение «вернуть» ведьму в качестве эмблемы женского могущества, принятое Уорнер, Вивьен и другими, означало отказ мириться с тем, что ее используют как негативный символ якобы дурных сторон женственности. Их герменевтическая энергия тратилась на довольно общий образ ведьмы, после чего они создавали контрдискурсивный вариант этого образа. Авторы, трактовавшие фигуру ведьмы более подробно и непосредственно (Мишле, Гейдж), направляли свою герменевтическую деятельность на конкретные исторические источники и содержавшееся в них понимание роли ведьм. Первой мишенью их внимания был «Молот ведьм» — с его взглядом на ведьм как на абсолютное (женское) зло. Это произведение, написанное в начале Нового времени, и стало главным объектом приложения их герменевтических усилий. Их новый взгляд на ведьм как на благородных бунтовщиц, пожалуй, отличался некоторым новаторством, однако мнение о ведьмах, которого придерживалось большинство людей в XIX веке, и так уже совершенно не совпадало с мнением Шпренгера и Инститориса (считавших ведьм опасной сектой дьяволопоклонниц, стремящейся просочиться в общество). Следовательно, истинное ниспровергательство гегемонической идеологии состояло в том, что в выдвигавшихся новых толкованиях давнего исторического явления весьма неблаговидная роль отводилась церкви и церковникам[2299].
В глазах этих авторов ведьмы и, если брать шире, их повелитель Сатана (как символ) становились положительными персонажами, так как противостояли угнетательскому историческому христианству, которое к тому же считалось люто женоненавистническим учением. Настоящим адресатом такого рода критики было, конечно же, христианство XIX века, а не его исторический предтеча. Что интересно, Мишле, Лиланд и Гейдж решили оставить в неприкосновенности представление о том, что ведьмы состояли в союзе с Сатаной (в случае Лиланда это, возможно, объяснялось самим содержанием материала, оказавшегося в его распоряжении, — и он даже выказывал некоторую обеспокоенность его дьявольской тематикой), а не изображать их превратно понятыми язычницами или же невинными жертвами. И это подводит нас к следующему вопросу.
Как далеко заходит инверсия христианского мифа?
Степень инверсии часто трудно определить точно. Вот пример: Матильда Джослин Гейдж согласилась со старым христианским представлением о том, что ведьмы были сатанистками, и не стала объявлять этих женщин несправедливо обвиненными. Одновременно она (по крайней мере, в данном контексте) согласилась с предпосылкой (которую ее источник, Мишле, взял из романтического сатанизма), что дьявол — положительный символ освобождения и, шире, что сатанизм поэтому можно рассматривать как феминистский бунт против патриархального христианства. Однако здесь инверсии подвергается лишь одна сторона ведьмовской мифологии, а именно утверждение о том, что Сатана и его приспешницы суть зло. Так, оказывается, что ведьмы действительно обладали чудесными способностями, что они были бунтовщицами-сатанистками, замышлявшими дурное против небесного и земного порядка, и так далее. В пору, когда жила и писала Гейдж, в основном русле христианского учения эти взгляды были уже изжиты. Таким образом, она довольно неожиданно дала им новую жизнь. Похожим образом Блаватская, пусть и блуждая между аллегорией и вполне буквальными утверждениями, заново утвердила первичную истинность библейского рассказа из третьей главы Книги Бытия. Конечно, она совершенно иначе толковала последствия этих событий — выворачивая их наизнанку и превращая в нечто положительное. Однако сам религиозный миф при этом признавался значимым и «правдивым». Блаватская представила контрмиф, оказавшийся в той же степени религиозным, что и тот миф, который она намеревалась вытеснить, и к тому же ее паразитическая версия не столько отмела, сколько вобрала в себя старый миф. Можно сказать, что Гейдж совершила то же самое (пусть не столь явно), создав контрмиф о ведьмовстве, где утверждалось, что ведьмы обладали особым количеством «телец Пачини», наделявших их сверхнормальными (пусть и не сверхъестественными в строгом смысле слова) способностями. Таким образом, отчасти подтверждалась верность старого мифа о ведьме.