По закону эти приказы исполнялись от имени Мю-рата, на деле Мюрат не участвовал в них нисколько.
Впрочем, нельзя сказать, чтоб эти приказания звучали совершенно необратимо: еще оставалось средство спасти несчастного принца. Реаль собирался ехать в Венсен, подробно допросить пленника и выяснить все, что он знал о заговоре. Увидевшись с пленником, услышав от него чистосердечное объяснение, Реаль мог бы передать свои впечатления тому, в чьих руках находилась жизнь принца. Следовательно, даже по произнесении приговора еще существовала возможность сойти с ужасной дороги, оставить герцогу Энгиенскому жизнь.
Таково было последнее средство спасения молодого принца и удержания Первого консула от важной ошибки. Первый консул думал об этом средстве даже после приказов, которые отдал. В печальный вечер 20 марта он затворился в Мальмезоне с женой, секретарем, несколькими дамами и офицерами. Рассеянный, притворяясь спокойным, он расхаживал по залу, наконец сел играть в шахматы с одной из дам, которая, зная о прибытии принца, содрогалась от ужаса при мысли о возможных последствиях рокового дня>59. Она не смела взглянуть на Первого консула, который в рассеянии несколько раз бормотал известнейшие стихи французских поэтов о милосердии: сперва те, которые Корнель приписывал Августу, а потом те, что Вольтер заставил произносить Альзиру.
Это с его стороны не могло оказаться бесчеловечной шуткой: она была бы слишком презренна и бесполезна. Но твердый человек явно волновался и по временам задумывался о величии, о благородстве прощения. Дама подумала, что принц спасен, и обрадовалась. К несчастью, случилось не так.
Наскоро собралась комиссия, члены ее по большей части и не знали, кто будет подсудимым. Им сказали, что нужно осудить одного эмигранта за нарушение законов Республики, затем объявили его имя. Некоторые из этих республиканских солдат, будучи во время падения престола
детьми, едва знали, что имя герцога Энгиенского принадлежит прямому наследнику фамилии Конде. Однако сердца их все же болели от подобного поручения, потому что уже несколько лет, как миновали суды над эмигрантами.
Наконец привели герцога. Он был спокоен, даже горд и ничего не знал об ожидавшей его участи. На вопросы о его имени и действиях отвечал твердо, отказался от всякого участия в заговоре, но признался, может быть, несколько хвастливо, что некогда служил против Франции и находится ныне на берегах Рейна, чтобы служить против нее опять точно таким же образом. Когда председатель суда стал упирать на этот пункт с намерением показать ему опасность подобного признания, принц повторил свои слова еще раз, с отвагой, которую опасность облагораживала, но которая оскорбила солдат, привыкших проливать кровь, защищая родную землю. Это впечатление оказалось роковым.