Он перевел взгляд на небо, помолчал, прикидывая что-то, и ткнул пальцем на Большую Медведицу:
— Ильин Воз как ярко сегодня сияет, точно менора на День Обновления! И Луна ему не помеха. Может, там моя звезда? Или в Химе? Там звезд, что ягнят в стаде царя Соломона.
— В какой Химе?
Гурарий улыбнулся:
— В Стожарах, по-вашему, в Волосынях. Хотя нет — в Химе тесно, звезды плечом к плечу стоят, а я всю дорогу на отшибе живу. В Трех Королях звезды моей точно нет. Это созвездие благородное, шляхетское. В нем только такие мужи, как вы, пан писарь, обитать могут.
Сказал — и не поймешь сразу, то ли подковырнул так, то ли восхитился знатностью рода Щур-Пацученей.
— А может, Волчье Око моя звезда? Вряд ли. Юпитер — светило злое, спуску никому не дает, а я за всю жизнь даже мухи не прихлопнул. Так что Волчье Око явно не про меня.
— Эк разоткровенничался! Тебе бы, Гурарий псалмы писать! То-то бы дураки уши развесили, пока ты им сказки рассказываешь.
— Знаете, пан писарь, а ведь и правда: есть у меня звезда. Видите, зеленеет, как чижик на березе под Волчьим Оком?
— Ты бы, дурила, поменьше на небо смотрел, а то голова закружится. Приплел невесть что! Какое отношение Венера к твоему кочелыжному житьишку имеет?
— Нет, господин хороший, неправда ваша! Потому что не Венера это. В стародавние времена у народа нашего называлась она звезда Хабар. Вот под Хабаром я родился, живу и, видно, помирать буду.
— Послушай, Гурарий, не жалоби меня. Из меня всю жалость еще в Вятке выбили. Сказано — сорок копеек, значит неси сорок и ни полушки меньше. Одолжи у соплеменников, потому что вы богатые и от сорока копеек не обеднеете. А если тебя стыд гложет, то пойди к Подрубе. Вы же с купцом второй гильдии друзья не разлей вода.
Потух в глазах Гурария маслиновый свет, и он вполголоса сказал с мягкой улыбкой:
— Мартын Адвардович, конечно, не откажет, только. Эх, пан писарь, пан писарь, поздно уже, к полночи дело идет. Звезда Хабар в зенит выкатывается.
XIV
Пармен Федотович ворочался на скомканной постели, проклиная свое необузданное вакхическое чревоугодие, от которого все его внутренностное устройство в контрадикцию резонансную произвелось, через что претерпевал он муки нравственные с самого младенчества; с того самого дня, когда перед выпускным экзаменом по русской истории, поддавшись на уговоры однокашника, достославного Битюгова, выхлобыстал с ним для храбрости по гарнецу венгерского вина. Однокашник-то здоровенный детина был, пятнадцати вершков росту, и ему тот гарнец во благорастворение для куражу пошел, а пухленький Пармоша, доселе не приятельствовавший с Дионисом, изрыгнул содержимое ливера на директорский стол и, процитировав из «Повести временных лет» «Веселие Руси питие есть», впал в никчемность.