После окончания учёбы я обязан был прослужить год в армии и был зачислен в кавалерийский полк в Берлине.
Здесь неуместно обсуждать,
как этот опыт военной службы повлиял на моё уже сложившееся к тому времени весьма отрицательное отношение ко всему,
что имело касательство к военному делу.
Я помню, как правил гранки своей призовой диссертационной работы во время ночных дежурств в конюшнях,
приспособив под письменный стол гладкий круп моего коня.
Когда однажды начался сильный приступ астмы, которой я страдал с детства,
меня направили в военный госпиталь и спустя некоторое время уволили.
Через год я был снова призван; на сей раз это был кавалерийский полк в Бреслау,
но, к счастью, оказалось, что начальник медицинской службы — ученик моего отца, знавший о моём давнем недуге.
В результате через несколько недель я был снова уволен из армии.
Для того чтобы более глубоко изучить фундаментальные проблемы физики, я отправился в Кембридж.
Там я стал аспирантом при колледже Гонвилля и Каюса и посещал экспериментальные курсы и лекции.
Я понял, что трактовка электромагнетизма Лармором едва ли содержала для меня что-либо новое по сравнению с тем,
что я узнал от Минковского.
Но демонстрации Дж. Дж. Томсона были блистательны и вдохновляющи.
Однако самыми дорогими переживаниями той поры были, конечно, человеческие чувства,
которые вызывали во мне доброта и гостеприимство англичан, жизнь среди студентов, красота колледжей и сельских пейзажей.
Через полгода я возвратился в свой родной Бреслау и попытался там повысить своё экспериментаторское мастерство.
В то время там были два профессора физики, Люммер и Прингсгейм,
получившие известность благодаря своим измерениям излучения чёрного тела.
Но я многому от них не научился и вскоре снова обратился к теории.
Тут я натолкнулся на статью Эйнштейна 1905 года о специальной теории относительности и был сразу очарован ею.
Сочетая его идеи с математическими методами Минковского,
я нашёл новый прямой способ вычисления электромагнитной собственной энергии (массы) электрона и послал рукопись Минковскому.
К моему величайшему удивлению,
он ответил мне приглашением возвратиться в Гёттинген и помогать ему в работе по теории относительности.
В Гёттинген я приехал в декабре 1908 года и счастливо работал с ним в течение нескольких недель.
Но в январе 1909 года он умер в результате неудачной операции аппендицита.
Все мои надежды рухнули, и я чувствовал себя подавленным.
Но мой доклад на математическом обществе, сделанный на основе статьи о релятивистском электроне, оказался столь успешным,
что профессор Фойгт предложил мне читать курс лекций в качестве приват-доцента.
Итак, я снова стал обитателем Гёттингена.
Из множества людей, которых я там встретил в последующие годы, назову лишь нескольких.
Среди коллег по преподавательской деятельности были Отто Тёплиц, Рихард Курант (о которых я упоминал выше)
и Герман Вейль, ставший позже одной из звёзд Принстонского института перспективных исследований.
Я им очень обязан, но ещё больше Теодору фон Карману, выходцу из Венгрии.
В течение нескольких лет до моей женитьбы (1913 г.) мы жили вместе в одном доме.
Ежедневно мы обсуждали физические проблемы и в ходе наших бесед знакомились
с эйнштейновой квантовой теорией удельной теплоёмкости твёрдых тел.