— Что такое?
— Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух от него, от сыра-то этого немецкого, такой скверный.
…И страсбургский пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
Вот об этом сыре и говорила старушка, именуя его немецким. Название же его произошло от Лимбургского герцогства, существовавшего когда-то на территории нынешней Бельгии. А живым окрестил его поэт, вероятно, потому что в лимбургском сыре имеется плесень.
Искренность и непосредственность няни умиляли Пушкина. «Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, — писал он из Михайловского Вяземскому, — но встреча моей дворни, хамов и моей няни — ей-богу, приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при царе Иване…». А старушка по своей наивности просто-напросто хотела уберечь «любезного друга» Александра Сергеевича от царской немилости.
Но ведь и он, «любезный благодетель» нянин, отвечал ей такой же любовью. «Чуть встанет утром, уже и бежит ее глядеть: «здорова ли, мама?» — он ее все мама называл. А она ему, бывало, эдак нараспев: «батюшка, ты за что меня все мамой зовешь, какая я тебе мать».
— Разумеется, ты мне мать: не та мать, что родила, а та, что своим молоком вскормила.
— И уже чуть старуха занеможет там, что ли, он уж все за ней», — вот такое найдем мы в воспоминаниях бывшего кучера Пушкина, дворового села Михайловского Петра Парфенова.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя, где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла…
За окном «буря мглою, небо кроет», а он, как бывало в детстве, слушает и слушает предания, сказки своей «голубки» Арины Родионовны: «—…Где найти мне такого служителя не слишком дорогого?» А Балда ему говорит: «Буду служить тебе славно, усердно и очень исправно, в год за три щелка тебе по лбу, есть же мне давай вареную полбу…»
А просил Балда не что иное, как старорусскую дежурную, популярную когда-то полбенную кашу, которую варили из колосового растения, представлявшего собой нечто среднее между пшеницей и ячменем. От самой няни прослышал ли о ней Пушкин или в Закавказье познакомился, где и по сию пору возделываете} полба, правда, под названием «зандури» неведомо. Только вспомнилась позднее уж, когда и Арины Родионовны на свете не было, эта самая полба и так легко, удачно и к месту легла в нянюшкину сказку: