Благодаря всем этим экспериментам Делёз создает трансцендентальную эстетику ощущения. Стремясь преодолеть противопоставление критики и клиники, он разрабатывает «физику интенсивности»[1894], оставаясь верным первому вдохновению, почерпнутому у Ницше, не уступая в своем желании уловить силы, действующие в этом творческом процессе. В центре этой эстетики стоит витализм, о чем напомнил сам Делёз в письме Мирей Бюидан в ответ на книгу, которую она ему посвятила: «Надеюсь, что вы и сами заметили, что для меня самое главное – это „витализм“, или концепция жизни как неорганической силы»[1895]. Зато когда Мирей Бюидан снова вводит в делезовскую эстетику серию дуализмов, понятых как противоречащие друг другу, таких как сила и форма, чтобы в итоге прийти к констатации «аформализма», она упускает то, что стремился выразить Делёз, о чем он сам рассказывает Арно Виллани: «Делёз, когда я ему изложил эту проблему, решительно от нее отмежевался (сообщение в частной переписке)»[1896].
С точки зрения Виллани, главное место у Делёза занимает не эта игра оппозиций, а тело, и именно тело интересует его у художников: «Действие и реакция предшествуют знанию. Нужно, чтобы эстетика репрезентации уступила место эстетике активного субъекта»[1897], поскольку вся его философия тяготела к телу как еще не исследованной силе, как его когда-то понимал Спиноза.
Под конец своей преподавательской деятельности в университете Париж-VIII Делёз находит концепт, созвучный всем его философским разработкам, концепт складки. Это понятие возникает в результате длительного путешествия по мысли Лейбница, которым Делёз занимался часть учебного 1979–1980 года, но больше всего в последний год своего преподавания, в 1986–1987 году. Опубликовав в 1988 году книгу о нем[1898], Делёз как бы снова вернулся к своим первым монографиям, к искусству портрета, которым был отмечен первый период его творчества. Делёз возвращается к автору, которого он извлекает на свет, чтобы сделать одним из своих современников, и в то же время хочет воссоздать Лейбница как философа барокко, решающего проблемы своего времени.
Главным вопросом, самым драматическим образом открывшим новый период, эпоху современности в самый разгар XVII века, стал вопрос о разрушении самого здания теологии. Основанная на закрытой и моноцентричной системе, она пострадала от огромной бреши, проломленной Коперником и Галилеем, и, соответственно, столкнулась с бесконечностью. Как мыслить эту бесконечность? Вот с какой задачей имели дело философы XVII века. Лейбниц – философ, попытавшийся ответить на эту проблему двумя способами: эстетическим, доводя характерные для барокко операции до бесконечности, и эпистемологическим, включив событие и предикат в монаду как единство, замкнутое в самом себе и в то же время содержащее весь мир в его целостности, несмотря на отсутствие «окна наружу».