Мир оказывается сложенным (plié) в каждой душе, но всякий раз в разных конфигурациях. Как обычно, Делёз дистанцируется от ряда стереотипов или господствующих интерпретаций. Лейбниц порой представляется этаким блаженным оптимистом, утверждающим, что мир основан на предустановленной гармонии. Делёз же, напротив, показывает, что его идея зиждется на концепции проклятия, согласно которой «именно на спинах проклятых является лучший из возможных миров»[1899].
Когда не только рушится теология, но и истощается сам оптимистический разум эпохи Просвещения, Лейбниц помогает Делёзу отреагировать на столь же неотложный по своей теллурической силе вызов. Поэтому современные попытки спасти хоть что-то и строить на новых основаниях делают нас «ближе к Лейбницу, чем к Вольтеру»[1900]. Кроме того, иная метафизика, которую разрабатывает Делёз, метафизика, преодолевающая разрыв между субъектом и миром, наводящая мосты между живым существом и космосом, потому что повсюду в мире есть складки, хорошо согласуется именно с тематикой Лебница: «Чтобы субъект существовал для мира, нужно вложить мир в субъект. Вот эта-то скрученность и образует складку между миром и душой»[1901]. Такую складку можно разглядеть как в складках древнейших гор, например в герцинской складчатости, так и в потоках, в растениях и живых организмах – как в человеке, так и в животных.
Понятие складки становится оператором той самой трансверсальности, к которой стремился Гваттари. Кроме того, этот концепт может найти отклик у многих людей, так как соответствует ситуациям повседневной жизни. Именно эта связь с самой жизнью особенно радовала Делёза, о чем он упоминает в 1988 году, в год публикации книги, в «Алфавите». Он говорит о множестве писем, полученных от людей, которым показалось близким такое использование складки, например, от Ассоциации сгибателей бумаги, у которой есть свой собственный журнал и которая выразила Делёзу признательность: «Мы занимаемся одним и тем же делом. „Это просто чудо!“, – отметил Делёз»[1902]. Когда Делёз опубликовал свою книгу, уже существовала традиция изучения Лейбница: среди специалистов по нему – Луи Кутюра, Бертран Рассел, Марциаль Геру, Ивон Белаваль и в особенности Мишель Серр, благодаря которому мысль Лейбница в 1970-е и 1980-е годы зазвучала громче.
Можно ли говорить о том, что Делёз, как он сам выражался, сделал ребенка Лейбницу у него за спиной, в складках его мысли? Едва ли. Мишель Фишан, специалист по Лейбницу, вполне согласен с делезовским взглядом на Лейбница: «Перечитывая „Складку“ я подумал, что Делёз гораздо более верен Лейбницу, чем может показаться»