– И много у тебя было мужских голосов? - с болезненной веселостью спросил Львов.
– Ах, паршивец! Он еще спрашивает! Как будто не понял! - смешливо возмутилась Ника и тихонько шлепнула его ладонью по губам.
– Я тебе буду писать! - пообещал он, привлекая ее к себе.
– Пиши…
Внезапно она рывком села и оттолкнула его. Львов испугался, даже обиделся.
– Здесь… здесь кто-то есть! Кто-то смотрит на нас… - задыхаясь, прошептала Ника, испуганно вглядываясь в темные силуэты кустов и прикрывая грудь скомканным платьем.
– Нет, здесь никого. Мы одни. Все спят…
– Правда?
– Правда. - Извини! Мне показалось… - Словно ища прощения, она заставила его лечь и нежно склонилась над ним, а Львов стал тянуться вверх губами и целовать ее сосцы, теплые и нежные, как вербные почки…»
– Да ну вас к черту, в конце-то концов! - возмутился Жарынин и отшвырнул погасшую трубку. - Русские литераторы совершенно не умеют писать эротические сцены. Совершенно! Ну почему, почему соски у вашей Ники, как вербные почки? Она что - неандерталка?
– Прежде чем написать это, я специально целовал вербные почки! - еле сдерживаясь, объявил Кокотов.
– Действительно?
– Да, действительно! Я специально пошел в марте на Лосиный остров, нашел вербу и целовал… Пока почка молодая, она совсем не ворсистая, а гладкая и нежная, как шелк…
– Вы извращенец! Дендрофил. Горе мне! Ну допустим, соски у героини, как вербные почки. Допустим. Для моего кино это не принципиально. Но почему, почему, скажите, половой акт превращается у вас чуть ли не в землетрясение?
– Это не половой акт. Это любовь…
– Ах, это любовь?!
– Да, любовь. Настоящая!
– А чем, Андрей Львович, настоящая любовь отличается от ненастоящей? Вот в вашей жизни - чем?
– Я не собираюсь обсуждать с вами этот предмет! - отрезал Кокотов и вспомнил совсем некстати любимую постельную шалость утраченной Вероники.
– А я вам скажу, чем отличается! Настоящая любовь в вашей литературе всегда оканчивается катастрофой. Сначала вы придумываете эту настоящую любовь, а потом сами не знаете, куда ее засунуть! Ладно, в девятнадцатом веке писатели действительно не понимали, что делать с дефлорированной вне брака девицей, вроде Бэлы или Настасьи Филипповны. И несчастных просто убивали, чтобы не мучались. А теперь, когда девственность обесценена, писатели не знают, что делать с единственной женщиной своего полигамного героя. И тоже убивают. Палачи! Отпустите ее, пусть живет, радуется, спит с самцами, рожает детей. Так нет же! У вас, Кокотов, руки по локоть в крови! Дайте сюда! - Он вырвал из рук соавтора журнал и стал читать концовку рассказа с издевательской прочувствованноетью. - «…Он ждал ее звонка. Подбегал к телефону, но каждый раз это была не она. Написал несколько писем на адрес общежития, который Ника оставила ему перед разлукой. И наконец получил ответ. От коменданта общежития по фамилии Строконь. На тетрадном листке в клеточку от руки, буквами четкими и почти печатными сообщалось, что такая-то "из списков проживающих студентов выбыла в связи со смертью, наступившей в результате авиационной катастрофы, случившейся при посадке самолета местной линии в аэропорту Анапы…" Далее шла затейливая подпись и круглая фиолетовая печать. Эта печать на клетчатом, неровно оторванном тетрадном листе поразила Львова в самое сердце. Он зарыдал и проплакал до утра…»