и я ответила ему, что владел. А еще я сказала, что ты умел летать на самолете. Да, я нашла твою палатку в подвале. Наверно, мама не заметила ее, когда выкидывала твои вещи. Она пахнет плесенью, но не протекает. Иногда я ставлю ее во дворе и лежу внутри, думая о том, что ты когда-то тоже вот так лежал. Я пишу тебе, хоть и знаю, что ты не сможешь это прочесть. Я тебя люблю. Альма». Буббе тоже написала записку. Когда я попыталась засунуть свою записку в Стену, ее бумажка выпала. Буббе была так занята молитвой, что не заметила, как я подняла ее листок и развернула его. Там было написано:
«Барух ха-Шем,[48] дай мне и моему мужу жить, чтобы увидеть завтрашний день, и пусть моя Альма вырастет, благословленная здоровьем и счастьем и, что уже тут такого неприличного, с симпатичной грудью».
6. Если бы у меня был русский акцент, все было бы по-другому
В Нью-Йорке меня ждало первое письмо от Миши. «Дорогая Альма, — начиналось письмо. — Поздравляю! Я очень рад получить от тебя привет!» Ему было почти тринадцать, он на пять месяцев старше меня. Его английский был лучше, чем у Татьяны, потому что он выучил наизусть почти все песни The Beatles. Он пел их, аккомпанируя себе на аккордеоне, который ему дед подарил. Тот, который переехал к ним, когда Мишина бабушка умерла, и, если верить Мише, ее душа спустилась в Летний сад в Санкт-Петербурге в виде стаи гусей. Стая прожила там две недели. Гуси все кричали и кричали под дождем, а когда улетели, вся трава была усыпана гусиным пометом. Дед прибыл несколько недель спустя, толкая перед собой потрепанный чемодан, набитый восемнадцатью томами «Истории евреев». Он поселился в комнате, и без того очень тесной, которую Миша делил со своей старшей сестрой Светланой. Дедушка достал аккордеон и принялся за свое самое главное в жизни занятие. Сначала дед просто сочинял вариации на тему русских фольклорных песен вперемешку с еврейскими мелодиями. Потом он перешел к более мрачным, диким аранжировкам и в самом конце стал играть уже нечто совсем неузнаваемое. Дед рыдал, выводя протяжные ноты, так что даже Миша и Света, какими бы глупыми они ни были, понимали, что их дедушка наконец стал композитором, о чем всегда мечтал. У него была побитая машина, которую он оставлял в переулке за их домом. По рассказам Миши, дед водил ее как слепой, давая машине почти полную свободу, предоставляя ей самой чувствовать дорогу, слегка касаясь руля кончиками пальцев лишь в том случае, если ситуация становилась опасной для жизни. Дед приезжал забирать их из школы, и Миша со Светланой обычно затыкали уши и старались не смотреть в его сторону. Когда же он заводил мотор и его присутствие уже невозможно было игнорировать, они, опустив головы, спешили к машине и протискивались на заднее сиденье. Они жались друг к другу, а дед, сидя за рулем, подпевал записям