— А что предпринимает его отец? — выкрикнула я.
Я встала, но ослабевшие ноги меня не держали. Франческо вовремя подоспел и снова усадил меня на постель. Я намертво вцепилась пальцами в его руку. По лицу Франческо и в самом деле потекли слезы.
— Пьеро ничего не предпринимает. Он говорит, что как только Леонардо сильно оголодает, то сразу возьмет сосок. И скоро отъестся, как поросенок. Но что, если нет? Катерина, сделай же что-нибудь!
Я только разинула рот — и от нелепости сказанного, и от ненависти, и от крайнего замешательства.
— Я-то что могу сделать? — заорала я на Франческо, молотя кулаками в его грудь.
Он стоически переносил тумаки, считая, видимо, что заслужил и худшее наказание.
— Тебе надо пойти со мной. К нам домой, прямо сейчас, и предложить стать кормилицей Леонардо.
Предложение было сколь неожиданным, столь и невообразимым, но в высшей степени благоразумным. На мгновение я живо представила себе, как стою перед родными Пьеро, сгорая от стыда за то, что униженно пришла к ним на поклон. Но видение тут же исчезло — нельзя было терять ни минуты.
— Выйди, — приказала я Франческо. — Мне нужно одеться. Подожди меня внизу и пришли сюда папеньку и тетю.
Франческо немедленно просветлел, и мне подумалось, что в их более чем презренном семействе нашелся хотя бы один порядочный человек.
Мы оба шли к дому да Винчи не без внутреннего трепета. Его родня вполне могла выдворить меня вон, а мои требования обернуть бредом сумасшедшей. Но их младший сын должен был и дальше жить с ними и терпеть их насмешки. Может, они даже сочли бы его изменником, презренным трусом и двурушником…
Франческо отодвинул щеколду калитки, и через черный ход мы проникли во двор, который я когда-то обозревала из-за ограды, сидя на суку оливы. Сейчас он был еще менее оживленным, чем в тот памятный летний вечер почти годичной давности. Над кучей навоза роились несметные полчища мух, но их неправдоподобно громкое жужжание все равно перекрывали крики Леонардо. Он истошно надрывался где-то в доме, совсем как в церкви во время крещения. Я со смятением отметила про себя, что его голосок очень ослабел и теперь больше походил на кашель. Мой корсаж спереди весь промок, и я закусила губу, чтобы самой не заплакать.
— Поспешим, — предложила я Франческо.
Он взял меня за руку и ускорил шаг.
Я понимала, что разрыдаться перед хозяином дома для меня недопустимо, но и выставить себя слишком грубой тоже не годилось: это наверняка рассердило бы его. Как же мне вести себя перед ними, что сказать? Мне миновало в ту пору всего пятнадцать лет, и, помимо любви к сыну, у меня не имелось иного советчика.