ВоронкА (Филиппенков) - страница 55
Трупы убитых французов растаскивались в наиболее глубокие воронки и закапывались слоем земли, перемешанной с камнями, кровью и тем, что лежало на поверхности. Тела немцев были отосланы в тыл для захоронения. Город был настолько маленьким, что с одного конца на другой можно было дойти за каких-то пять-десять минут, и Вернера удивило, что за две параллельные улицы сегодня полегло столько народу. В город вбежал уже батальон прикрытия, и безопасность опорному пункту была обеспечена. Рядовой Гольц шел улочками разбитого города, которые вывели его на когда-то красивую площадь. От неё осталось лишь только «мертвое поле», через которое змейкой вились траншеи, местами покрытые досками. Площадь украшала некогда красивая церковь, разрушенные купол и стены которой выдавали лишь частички её былой красоты. Вернер увидел деревянный ящик из-под снарядов и, словно мешок с картошкой, рухнул на него без сил.
Все его мечты испарились, и он все-таки стал тем, кем когда-то себя представлял, — он стал героем, но этим героизмом он не гордился и его не приветствовал. Реальный же героизм вызывал у него слезы и боязнь, тошноту и слабость. Он наконец-то увидел реальность, и она была суровой, кровавой. Он увидел изнанку жизни, через которую прошел, и когда-то он сможет сказать с гордостью: «Я был на Сомме». Глаза этого стеснительного мальчишки по-прежнему выдавали детский максимализм и наивность. Его брови, как всегда, были чуть приподняты вверх, словно он нашкодил и признает это. Он был одним из немногих, кто не потерял человеческого облика, в ком еще жили душа и сострадание. Он не стал тем отважным героем, изменившим ход войны, не убил много врагов и не спас страну. Он увидел настоящую войну, которая окутала его своими лапами, только высвободится из этих лап будет почти невозможно уже никогда. Он — маленький Вернер, от которого ничего в этом мире не зависит. Кем бы он ни был в своих мечтах, но здесь он обычный человек. Какие бы образы он себе ни придумывал и кем бы себя ни представлял, он всегда будет знать, что есть госпожа реальность, и в любой момент она может прийти и показать ему, кто он на самом деле такой. Можно рассуждать о своем величии где-то далеко от войны, в тихой и темной комнатке, но реальность всегда следит за тобой. Мир — это не речка, мостик и луга. Мир — словно злая собака, бегущая за тобой всю жизнь, и она укусит тебя именно в тот момент, когда ты меньше всего этого ждешь. Что бы ты ни сделал в своей жизни, какие бы миллионы ты ни заработал, какую должность ни получил, умирать ты всегда будешь так же, как и любой бедняга, не имеющий даже корки хлеба. Заставь идти в атаку на пулемет президентов и королей всех стран, и все они будут умирать так же, как и Руди Байер, как Франсуа Дюфур, и все их требования и права исчезнут в одно мгновенье. Для кого-то война является концом пути, а для других — это уроки, которые, хочешь или нет, но ты выучишь. Вот что понял Вернер здесь, на войне. Он вечно чувствовал себя изгоем общества, думал, что он отсталый и не вписывается в этот мир. Он всегда считал себя хуже Хайнца, думая, что труслив на его фоне. Но мог бы Хайнц просидеть ночь в воронке с врагом и не сломаться? Мог ли Хайнц пойти в атаку, учитывая, что всю жизнь он только и делал, что флиртовал с девушками? каждый знает, что нет, не смог бы. И война была бы для Хайнца концом его пути, как и для многих молодых мальчишек, кто сложил свои головы на этих полях. Их сотни тысяч, и их имена неизвестны, их лица никто не помнит и не знает, но они творили историю. Поле битвы было усеяно сотнями тел, а ведь каждый из них надеялся, что выживет, но их лица навечно застыли в ужасающей гримасе. Вернер увидел дерево, растерзанное снарядами, черное от копоти, но живое. Он, как и всегда, грустно улыбнулся ему. Наклонив тело вперед, он уперся локтями в ноги и смотрел стеклянным взглядом в землю, положа руки на лоб. В любую минуту его могли убить, и он понимал, что в эти редкие мгновения можно поблагодарить кого-то, что он остался жив и пережил самую страшную ночь в своей жизни. Вся площадь словно заснула, отдавая дань уважения павшим на ней. Вокруг было тихо-тихо, лишь только солдаты, проходившие рядом, своими разговорами нарушали минуты тишины посреди войны. В город вбежал третий батальон для поддержки и укрепления позиций. Все что-то кричали, перетаскивали пулеметы, растаскивали различный инвентарь. Здесь, на войне они — сила, хотя и имен друг друга не знают. Здесь он ощутил то, что никогда не мог понять там, в другой жизни. За кафедрой университета ему не давали списать те, с кем он много лет знаком. А здесь незнакомые тебе люди, не знающие твоего имени, готовы были отдать за тебя собственную жизнь, прикрыть и просто помочь, только потому, что это их долг, и война стала для Вернера домом больше, чем родная Йена. Здесь его понимали и любили. Но война уйдет, окопы заплывут землей, он вернется в родной город и будет слушать от студентов, которые и хлопушек не слышали, как надо поступать в критической ситуации. Ему будут тыкать в библиотеках, в магазинах. С ним будут общаться как с ничтожеством. Но все это впереди, а сейчас Вернер Гольц просто сидит, потупив взгляд в землю. Он всегда будет их помнить, хоть и не знает никого, но никогда не забудет, никогда. Он медленно закрыл глаза, и из них потекли слезы, сильно отличающиеся от тех, что были ночью. В этих слезах были свобода и умиротворение. Мимо площади проходил строй солдат, они тянулись медленной колонной куда-то в другой конец городка. В начале площади, на ступеньках жилого дома сидел фельдшер с листом бумаги, быстрыми штрихами он зарисовал Вернера, сидящего в одиночестве на небольшом клочке земли, около каменных стен. Он не стал подходить к нему и просить попозировать для рисунка, а просто нарисовал откровенную сцену, где человек остается один на один с самим собой, и о чем он там себе думает, знает только он сам. Врач рисовал его со всей откровенностью — маленького человека большой войны.