— Так вы восстановили дом и приобрели всю эту роскошь на деньги моего батюшки? На мои деньги?! Без спросу?!
— А на чьи же еще деньги я мог это сделать, душа моя? Свои-то капиталы я давно профукал.
Рассмеявшись, князь снова втянул ноздрей табак и чихнул так оглушительно, что на туалетном столике задребезжали склянки с помадами и духами.
Елена не находила слов, задыхаясь от возмущения, а дядюшка, ничуть не смущаясь ее яростными взглядами, вдохновенно продолжал:
— Мне теперь, пташечка моя, отступать некуда, да коли рассудить, то и незачем. Видать, так Богу было угодно, чтобы деньги твоего отца оказались в надежных, сильных руках. — Он простер к девушке руки с растопыренными узловатыми пальцами, словно предлагая ими полюбоваться, и та невольно отпрянула. — Ну, посуди сама, что бы ты стала делать с этакой страшной суммой? Доверилась бы какому-нибудь смазливому вертопраху, а он бы в два счета пустил тебя по миру. Каких только злодеев на свете не бывает! Иные сироту до нитки оберут, глазом не моргнешь…
Илья Романович так увлекся собственным красноречием и ролью доброго наставника, что не заметил, как переступил грань разумного и понес ахинею.
— Да разве Евгений похож на вертопраха? — высокомерно возразила девушка, стараясь сохранять присутствие духа. — Или матушка его, графиня Прасковья Игнатьевна — злодейка?! Им бы я доверилась в первую очередь, и состояние мое только бы приумножилось. А как вы распорядились моими деньгами, я уже видела! Эта ненужная роскошь, эта пыль в глаза — что за вульгарное мотовство! Мои предки не для того наживали, чтобы вы тратили, да еще на пустяки! Батюшка мой Денис Иванович позволял себе единственную прихоть — собирание редкостных книг, вы же…
— У каждого свои сердечные склонности, душа моя, и молода ты еще мне морали читать! — заключил Белозерский, пряча табакерку и вынимая из другого кармана золотые часы с музыкой, приобретенные на днях у бельгийца-антиквария. — Однако пора идти к гостям, объявить им о нашей помолвке. Ты готова?
— Вы так и не поняли меня, — угрожающе тихо сказала юная графиня. — Я не шутила, когда назвала вас негодяем, и никогда не буду готова назваться вашей женой.
— Нет иного выхода, милая моя.
— Это у вас нет, а у меня есть…
И князь почувствовал в этих негромко сказанных словах такую ненависть к своей персоне, что ему на миг стало зябко, словно он вдруг очутился в подземелье среди крыс и пауков. Это был вызов, который он не мог не принять, потому что на карту были поставлены его репутация, свобода, наконец, даже его жизнь и благополучие детей. Илья Романович по обыкновению повел носом, нахмурился и, не сказав более ни слова, вышел из комнаты, оставив дверь отворенной.