Это упражнение я усложнил для себя. Вообще-то оно называется «свая», или «стоячая свая». Надо немного согнуть ноги в коленях, руки выставить перед собой на уровне груди ладонями внутрь — как будто охватываешь ствол дерева или, действительно, сваю. Теперь ноги я сгибаю до прямого угла, а в руки беру достаточно тяжелый камень.
«Свая» занимает около часа времени. Да, этого земного, реального времени. Кому рассказать, только пальцем у виска повертит... А потом, после «сваи», приступаю к специфическим передвижениям на полусогнутых ногах — для меня это активная медитация, а с точки зрения непосвященного — самое подходящее занятие для тех, у кого «крыша поехала».
Подобным вещам я отвожу утренние часы. Летом с пяти утра, осенью и весной часов с семи-восьми. Словом, как только светает, так и начинаю самоистязание на своей небольшой полянке. Место достаточно укромное, поскольку, во-первых, специфика моих занятий этого требует, а, во-вторых, я вообще шума и скопления даже небольшого количества подобных себе особей терпеть не могу.
И вот в одно майское утро я изображал «сваю» и вдруг...
— Что это за чмо?
Слова, произнесенные достаточно громко, вывели меня из транса. Четверо парней вывалились на поляну в половине седьмого утра. На тех, кто совершает утренние пробежки, они не были похожи — не та экипировка, не тот вид. За несколько секунд я смог рассмотреть их достаточно хорошо и сделать кое-какие предположения относительно причины их появления здесь в столь ранний час да еще в такую погоду — мелкий дождик то и дело принимался накрапывать.
Так вот, относительно экипировки: у троих за плечами были рюкзаки, которые туристы называют станковыми. В них можно напихать уйму всего. Действительно, у этих парней рюкзаки просто раздувались. Но груз у них не был тяжелым, уж очень легко они их несли, слишком прямо держались. Возглавлял процессию носильщиков детина без рюкзака, одетый в нейлоновую штормовку. Рост за метр восемьдесят, довольно заметное пузо, большие кулаки. Этот детина как раз и поинтересовался, что я за «чмо». Он сам, чувствовалось, явно опешил. Не планировалась в его экспедиции ни встреча со мной, ни с кем-то другим в этот час и на этом месте. Пройти я ему не мешал, так как стоял в четырех-пяти метрах от тропинки, соединяющей два просвета в кустах с противоположных концов полянки. Догадаться, что я процентов на восемьдесят определил характер их экспедиции (браконьеры или нечто в этом роде), он не мог. И все же вожак принял меры превентивного характера. Глаза его — глаза хитрого, но глуповатого животного — скользнули по мне, определяя сколько секунд я продержусь против него и куда побегу.А бежать мне, по его прикидке, было некуда, потому что двое носильщиков так и остались стоять у входа на полянку, а третий, пройдя вперед, перекрыл выход. То ли это было результатом их выучки в процессе совместных действий, то ли просто случайно так получилось, только здоровяк ситуацией остался доволен. За спиной у меня были густейшие кусты. По его расчетам я был обречен. Его рука скользнула под штормовку, и еще до того, как она оттуда вернулась, я уже знал, что этот тип достанет. Он был все же довольно медлителен, но не это главное — действия, которые он намерен был совершить через четверть секунды, через полсекунды, через две секунды, невидимыми волнами расходились вокруг него. Существует достаточно заштампованный оборот речи «его намерения можно прочесть по глазам». Разумеется, глаза — важный источник передачи информации, но все дело в том, что информация считывается (теми, кто умеет это делать) не только с них. А здоровяк прямо-таки излучал свои последующие действия. Если бы его дурацкую энергию можно было перевести в звуковые сигналы типа сирены или набатного колокола, он бы всю округу всполошил.
